Валерий Большаков - Багатур

— Богу возношу благодарение, — заговорил он напевно, — за убережение града сего от поругания и посрамления святынь… Давно ли припадал к светлым образам, сыне?

— Недавно, отче, — горько усмехнулся Сухов, — во Владимире, когда трупы богомольцев из храма выносил.

— Нешто побили их татары?!

— Угорели они.

— Пострадали за веру свою… Сие зачтётся им.

— Да кого там… Страдальцы… Их бы и так убили. Прогневали они хана строптивостью своей.

Поп грустно покивал.

— Гордыня в нас великая, — вздохнул он, — а смирение ничтожно. Война или мир — то плоти в радость или на горе. А душа иного требует — покаяния и кротости. Пращуры наши крест воздвигали, чтоб собрать вокруг него все земли воедино и осветить их сиянием немеркнущим истины вечной. Пришли мунгалы на землю нашу, но веру они не трогают, в язычников перевернуться не требуют! Вот что страшно было бы — отступничество от веры, качание людишек к волхвам и шаманам!

— Стало быть, возврат к язычеству страшней нашествия?

— Сыне, — сказал поп назидательно, — от меча гибнет тело, но спасается душа, воспаряя для жизни вечной.

— Это ж сколько я душ спас, — усмехнулся Олег и покачал головой. — Ох, не знаю, отче, не знаю…

— А и не пытайся уразуметь, сыне. Нам ли, смертным человекам, знать помыслы Божьи? Чувствую раздор в душе твоей, маету и сомнения. Покоя бы тебе…

— Я слишком много потерял, отче, чтобы обрести покой. Да и не заслужил я покоя, грехов на мне множество…

— Дак кто ж не грешен? Все мы, по земли ходящие, грехами отягощены. Мало кто желание имеет Божьим заповедям перечить и жить им наперекор, а ведь живём… Больших грехов не совершая, грешим по мелочи, соблазнам ничтожным поддаваясь, сил не имея искус обороть.

— Крови на мне много, отче, — нахмурился Сухов. — А это и не грех даже, а больше, страшнее. Тут кайся не кайся, всё равно смерть не замолишь.

— Не нам судить. Ремесло воина в том и состоит, чтобы сеять смерть и побивать ворогов.

— Вообще-то, отче, я с монголами пришёл. И побивал их ворогов…

— Ах, сыне, все мы враги, ибо не чтим заповедь Христову. Всё хотим извести друг друга со свету, заримся на трон, на жён, на добро. Губил ли ты чад малых?

— Нет, отче.

— А матерей их?

— Никогда.

— А старцев немощных? Неоружных или в полон взятых?

— Нет, отче, — твёрдо ответил Олег, припоминая старика из Доброго Сота. Так разве он немощным был? Или неоружным?

— Отпускаю тебе грехи твои, — осенив Сухова крестным знамением, священник добавил: — Ступай с Богом.

Олег поклонился и вышел, будто унося в себе тёплый «зайчик», прянувший от горящей свечи. Не слишком-то ему и полегчало, но то чёрное и беспросветное, что порой терзало душу, отпустило её. Ну и слава Богу…

Он обошёл весь кремль, а когда устал от своей экскурсии, спустился в город и углубился в путаницу улиц. Страха он не ощущал особого, а настороженность была присуща ему все последние двадцать с лишним лет, что и позволило прожить их, а не сгинуть от глупой беспечности. Город притих, жители его будут в страхе пережидать эту ночь, моля о том, чтобы утром не увидеть татар. Не до сна им будет. И не до умертвий. А ежели и осмелится кто на подвиги заугольные… Что ж, сабля на перевязи, выхватить нетрудно.

Олег улыбнулся, вспомнив, как Пончик жаловался на слабость свою и неумение защищаться: вот, дескать, любой, кто посильнее, обидеть норовит, задеть или унизить, а то и вовсе прибить. Вот хорошо-то как воином быть — никто на него зря не полезет, а ежели и осмелится, то себе же на горе…

Так-то оно так, но не всё тут просто. Да, клинок к его поясу не для красоты подвешен. Если понадобится, он пустит его в ход, и умеючи. Да разве ж от этого легче жить? Простой человек, меча не имеющий и науки воинской не постигший, живёт, не думая о врагах. Бывает, что и страдает от кулака вражеского, или ножа, или топора, так ведь не каждый же день! А воину нельзя без напряга жить, он всегда должен быть опаслив, всегда спать чутко, а ступать сторожко. Вот уж правда так правда — покой ему только снится!

Кстати, о покое. И где ж ему стать на постой? Улица была пуста, с обеих сторон заборы тянутся высоченные, ворота заперты. А уже темно… хорошо хоть луна за облаком не прячется, дорогу освещает.

Решив дойти до крепостной стены и вернуться к своим, если не повезёт, Сухов неожиданно обнаружил мощные ворота на резных столбах, которые были распахнуты настежь. В глубине двора поднималась крепкая усадебка, дом с крытым двором, с бревенчатым скатом до второго этажа, до амбарных воротин, куда заезжали телеги. На высокое крыльцо вела лестница, а в держаке на витой колонке горел факел.

Савраска тоже заметил живой огонь, встрепенулся, готовясь заржать.

— Тихо, тихо, коняшка, — успокоил его Сухов. — А вдруг нас там не ждут?

Но кони были настроены оптимистично — они дружно фыркали, предвкушая тепло конюшни и много-много корма.

Сухов выбрался к избе с ощущением дежавю. Этот факел… Ворота раскрытые…

Привязав лошадей, он поднялся по крыльцу, старательно потопав, сбивая снег с гутул, и постучался. Потянув на себя дверь, убедился, что она не заперта, и вошёл, попадая в тепло. Дежавю не отпускало его — сухой смолистый запах сгоревших дров перемежался с густым травяным духом. Как тогда, под Москвой…

— Этого не может быть… — пробормотал он и позвал негромко: — Варвара!

Олег ощущал себя странно и стеснённо. Рассудок возмущался самой возможностью встречи с той, кто давно остался в прошлом, как воспоминание, приятное, но и только. А душа спорила с холодным разумом, доказывая недоказуемое.

— Я здесь! — откликнулся нежный грудной голос, и сердце Олегово застучало сильнее, чем в минуты боя.

Из низкой двери вышла Варвара, колдунья и травница, в расшитой рубахе и клетчатой понёве, с толстой косой, переброшенной на грудь.

— Варвара… — выдохнул Сухов. — Это ты?

— Я, я! — рассмеялась женщина. — Прости, что не встретила, я ждала тебя позже.

— Да откуда ты могла знать, что я сюда приду?

— Мне многое открыто и многое ведомо. Да и какая тебе разница, откуда и куда? Главное, что ты здесь!

Тут уж Олег не выдержал, сделал шаг и стиснул Варвару в объятиях.

— Раздавишь… — ласково сказала ведьма.

— Я легонечко…

Тёплые уста приникли к его пересохшим губам, влажный язычок растворил их…

— У меня там кони… — пробормотал Сухов, отстраняясь безо всякой охоты.

— Поставь их и возвращайся. Банька ещё не протопилась, но ничего, с морозу будет хорошо…

Олег нахлобучил обратно свой малахай и покинул избу. Кони встретили его нетерпеливым фырканьем.

— Пойдёмте, пойдёмте, — успокоил их Сухов. — Сегодня нам всем будет хорошо.

Конюшня позади избы выглядела маленькой снаружи, внутри она была ещё меньше, но коням места хватило. И вода была в поилках, и сено душистое в кормушках, и даже зерно — мягкое, проросшее. И тепло.