Валерий Большаков - Багатур

Олег нахмурился. Он знал, верил, что убийство Джарчи — дело рук Бэрхэ-сэчена. Мокрое дело. И всё же оставалась малая доля сомнений: а вдруг не он? Да нет… Кому ж ещё придёт в голову такое незамысловатое коварство — оставить драгоценное орудие убийства, дабы навлечь беду на невинных?

Подойдя совсем близко, Сухов окликнул Бэрхэ-сэчена на хорошей латыни:

— Что, брат Иоганн, обдумываешь новую пакость?

Тот окаменел сперва, а после медленно обернулся.

— Ты?! — выдохнул Бэрхэ-сэчен.

— Я, — сознался Олег.

— Зря я тебя не пришиб в Кыюве, [145] Кыюв — Киев (монг.). — сказал с сожалением сотник.

— Признайся, брат Иоганн, ты убил Джарчи?

— Джарчи? — переспросил Бэрхэ-сэчен, кладя ладонь на рукоятку сабли.

— Молодого нукера с рассечённой бровью, у него только-только начали расти усы.

Брат Иоганн посмотрел на Сухова с неопределённой усмешкой, а после протянул:

— А, вот как его звали… Он был твой аньда? [146] Аньда — побратим (монг.) .

— Просто друг.

Молниеносным движением Бэрхэ-сэчен выхватил саблю.

— Видит Бог, — сказал он, — нет у меня желания заколоть тебя или зарубить, но ты слишком много знаешь!

Олегов клинок мгновенно покинул ножны, отбивая секущий удар. Сабли расцепились, и брат Иоганн тут же сделал выпад, метясь Сухову в низ живота. Олег прянул в сторону — сабля противника резанула ему бок — куяк выдержал. Продолжая движение, клинок просвистел снизу вверх, наискосок, рубанул по ноге, описал круг, мощно пал сверху.

И опять Сухов ощутил превосходство Бэрхэ-сэчена — тот снова вёл в поединке, постоянно нападая и не оставляя времени для контратаки. Всего умения Олега хватало лишь для того, чтобы уберечься от разящей стали. Он стал биться бережливо, пристально следя за братом Иоганном, пытаясь уловить малейшую ошибку — и воспользоваться ею.

Боковым зрением уловив отблеск слева, Сухов догадался, что это солнце отсвечивало в створке окна, заделанного слюдой или настоящим стеклом. И принялся перемещаться по кругу, принуждая Бэрхэ-сэчена поймать «солнечный зайчик». Это ему удалось — монгол прижмурил глаз, уколотый вспышкой, и сабля Олега в тот же миг коснулась остриём немытой шеи сотника. Но и сам Сухов ощутил холодное касание лезвия у кадыка.

Оба противника замерли, уравняв шансы.

— Ты можешь убить меня, — прохрипел брат Иоганн, — и умрёшь сам.

— Шаг назад! — сказал Олег, задыхаясь. — Оба!

Он отшагнул, удерживая саблю в вытянутой руке. Бэрхэ-сэчен тоже отступил. Сделал ещё пару шагов назад и опустил саблю.

— Ты тщишься уберечь «вечерние страны» [147] «Вечерние страны» — государства в той стороне, где садится солнце; Западная Европа. от набега? — проговорил Сухов, бурно дыша. — Похвальное желание, благородное и достойное. И разве я мешаю тебе в исполнении его? Вот только стоит ли добиваться высокой цели подлыми средствами? А, брат Иоганн?

Брат Иоганн усмехнулся.

— Подлыми? — переспросил он странным голосом. — А ты полагаешь, Хельгу, что сам спасался от смерти в Орде? Да тебя просто оставили в живых!

Пристально посмотрев на Сухова, Бэрхэ-сэчен повернулся и ушёл, будто ничего и не было.

Олег вернул саблю на место, попав в ножны с третьего разу. «Тебя оставили в живых!» Кто же это такой добренький?

Сухов зажмурился и потряс головой. Дьявол, опять всё перепуталось, перетасовалось! Не похоже, что брат Иоганн «слил дезу». Видать, уел он-таки этого ордынца-доминиканца, вот Бэрхэ-сэчен и проговорился, показал хвостик тайны. В самом-то деле, разве трудно было «ликвиднуть» Хельгу, сына Урмана? Да легко! Но ведь он жив. И что? Его «просто оставили в живых»? Бэрхэ-сэчен не раз и не два пытался сжить его со свету и вдруг отступился. С чего вдруг? А если ему приказали? Например, тот, кто оставил послание в рязанском соборе? Нет, глупости это. Откуда таинственному «Тому-Кто-Велит» дано знать о существовании нукера Хельгу? Да кому вообще есть дело до него? Что за хрень происходит вокруг?!

— Чёрт бы вас всех побрал! — с чувством выразился Сухов и побрёл до своих.

Переночевав за городскими стенами, с утра тумен вышел в путь, в последний переход. Вели тумен охотники-сицкари, проживавшие на Сити, — Елизар, Терентий и Буривой.

Олег недолго мучился вопросом, кем же считать сицкарей и тех бояр ростовских, кои угодливо и в подробностях выдали тайну военную — о местопребывании князя Василька. Предатели они, что ли? Вроде да. Так, а кто ж тогда город, свой бросил? Бояре или князь? Чтоб окончательно не утонуть в пучинах морали и этики, Сухов отмахнулся от тягучих дум. Какая ему разница, кто есть кто? О душе думать надобно, правильно тот поп сказал. А душа в теле держится, вот и береги сей сосуд от разбитий…

Лес стоял тёмный, дремучий — сосны и ели росли густо и вымахивали в рост великанский. Тропы вились по дебрям, двоясь и троясь, то бурелом обходя, то болота с чёрными окнами топей, парящих даже в сильный мороз.

Сицкарь по имени Елизар, мало того что ростику был ниже среднего, так ещё и сутулился. Сгорбился в седле, да так и ехал кренделем, балаболя на местном наречии, цокая и зэкая.

— Так и живёте в лесу? — спросил Олег, поддерживая разговор.

— А цаво? — бодро сказал Елизар. — Насы тут давно зивут, навыкли. Белоцек набьём, али медведя подымем — от тебе и мясо на столи. А ягода? А грибоцки? Сам видис, лес какой!

— Кстати, да, — согласился Сухов, — лес у вас что надо.

Неправду говорил Хельгу, сын Урмана, — лес его тревожил, нервировал даже. Тумен шёл узенькими тропинками, растягиваясь на вёрсту, и за каждым деревом могла ждать засада.

На полдороге к Сити могучий бор, что тянулся отсель и до самого Белого моря, поредел, почах — одни ёлочки россыпью, да махонькие все, хворые будто.

— Ёлоцки посли… — озаботился Елизар и передал всем по эстафете, чтобы шли точно следами его, не ступая ни на шаг в сторону, особливо там, где ёлки покосились. Уж если корням не за что держаться, знать, внизу топь, корочкой земляной прикрытая, снежком присыпанная. Ждёт-поджидает ротозея, что ухнет в холодную грязь, да и увязнет в ней до скончания веков — на дне хляби много полегло неосторожных тварей, что преют вместе с нанесённой ветрами листвой. От гниения того тепло поднимается, потому и не замерзает болотина, кое-где проталинами выступая.

Тремя цепочками двинулся тумен, ступая след в след сицкарям. Так и одолели топи по прямой, А после ночёвки в лесу ордынцы вышли на реку Сить.

Речка была неширока, и берега её не оставляли места под селения — всё поросло могучими деревами, соснами да елями, чьим корням подчас не хватало суши, и они вытягивались над замерзшей водою, как лапы загребущие.

Сицкари протянули руки, указывая путь по течению, придавленному льдом, и канули в свой любимый лес. А тумен двинулся вперёд, с каждым шагом приближаясь к месту битвы. Был день четвёртый первого месяца. [148] 4 марта 1238 года.