Джеймс Фелан - Одиночка

— Мне кажется, Калеб очень привязан к Нью-Йорку. Он родился и вырос здесь.

Возможно, произнося эти слова о Калебе, Фелисити думала о себе.

Я вспомнил, как Калеб рассказывал о родителях. Может, ему нужно сходить к ним, увидеть все своими глазами, чтобы поверить в реальность? Какова вероятность, что у него дома все окажется гораздо хуже, чем он предполагает?

— Думаю, у него хватит ума понять, во что превратился любимый город, и уйти, пока есть возможность, — рассудил я. — Рейчел переживает из-за животных, ждёт помощи, только вот не понимает, что спасатели могут вообще не появиться, что дальше не станет легче.

— Да, — только и ответил я Фелисити. Я гнал от себя эту мысль, но мы оба прекрасно понимали: помощь может вообще никогда не прийти.

— Сложнее всего будет убедить её в том, что ситуация ухудшается.

— Мы вдвоём постараемся объяснить ей это, — сказал я.

— А если она откажется уходить?

— Я не смогу оставить её одну.

— Ладно.

— Ладно?

— Я пойду с тобой и попробую её уговорить, — пообещала Фелисити, но по тому, как она почесала запястье, стало ясно: её что-то смущает.

— Но?

— А?

— Но есть одно «но», да?

Фелисити улыбнулась.

— У меня все на лице написано?

— Ты третий человек, с которым я говорю за целых две недели. Конечно, я подмечаю каждую мелочь, — объяснил я.

— Ясно, — успокоилась Фелисити и подалась вперёд на стуле. — Понимаешь, я не люблю зоопарки. Они напоминают мне тюрьмы.

Я не успел ответить — с улицы донёсся какой-то шум.

— Что это? — настороженно спросил я, весь обратившись в слух и тут же забыв о признании Фелисити.

— Я говорила, что…

— Да нет, слушай!

Мы замерли.

Звук оказался знакомым, только я не сразу это понял.

— Что это? — спросила Фелисити.

— Похоже на грузовик.

Соскочив со стула, я прижался к окну: стекло дрожало.

— Солдаты вернулись, — сказал я.

Грузовики проехали мимо булочной, где мы прятались, пересекли Сорок девятую улицу Вест и направились на север. Обломки здания, когда-то стоявшего напротив нашего укрытия, завалили всю дорогу и часть Шестой авеню, но для грузовика они не были преградой. Огромные колеса медленно проехали прямо по месиву бетона и арматуры, и мы успели рассмотреть сделанную под трафарет надпись на двери кабины: те же буквы, что я видел на ящике.

Фелисити прошептала мне на ухо:

— Научно-исследовательский медицинский институт инфекционных заболеваний Армии США.

— Это их я тогда видел, — сказал я, осторожно выглядывая из-за прилавка. Грузовик с громким ревом переваливался по обломкам. Двое мужчин сидели в кабине и ещё двое в крытом кузове рядом с ящиком, который я заметил в первый раз.

— Давай выйдем к ним, — предложила Фелисити.

— Нет! Подожди! — Я остановил её, стараясь рассмотреть военных: Старки среди них не было. — Они не особо мне обрадовались в тот раз.

— Но ты же разговаривал с ними! Джесс, они ведь американские военные, понимаешь? Мой брат с ними работал — они хорошие, нам нечего бояться.

— Из троих, что я видел, только один был нормальным, два других хотели меня пристрелить.

— Ерунда!

— Фелисити! Подожди! — я взял её за запястье, чтобы удержать. — Давай хоть немного последим за ними, хорошо? Если ты права — будет классно! Но лучше проверим, ладно?

Она посмотрела на меня, затем на грузовик, подминавший под себя искореженные машины, снова на меня и согласилась:

— Ладно.

На улице я застегнул куртку под самое горло. Мелкими перебежками мы направились за грузовиком, стараясь держаться в полусотне метров. Когда военные были перед зданием Мюзик Холла, Фелисити дернула меня за рукав и затащила за перевернутый автобус.

— Что?

— Слушай! — приказала она, показывая на небо.

Я слышал только рев дизеля, отражавшийся от пустых зданий.

— Слышишь?

Я хотел было ответить «нет», но вдруг услышал тонкий, похожий на комариный, нарастающий писк.

— Это ещё что? — я вертел головой, пытаясь найти источник звука.

— Вчера я тоже такой видела, — прошептала Фелисити, указывая вверх куда-то на юг. В небе, на высоте сороковых этажей летел самолет: с тонкими длинными крыльями и без кабины пилота — летел прямо на нас. Почти такой планер дедушка подарил мне на шестнадцатилетие, только у этого явно была акустическая навигационная система и двигатель, шум которого неотвратимо нарастал. До нас оставалось не больше четырех кварталов…

— Ложись! — заорал я и повалил Фелисити на асфальт.

Под пилоном крыла полыхнуло оранжевым, и в тот же миг из планера с шипением вылетел черный цилиндр, пронёсся над нами, обдавая жаром, и разорвался со страшным грохотом.

Нас отбросило взрывной волной и моментально обожгло горячим дыханием огненного шара, который нёсся по улице, со страшным звуком круша стекло и дома. Планер пищал прямо над нами.

Задыхаясь от пыли и сыплющихся вместе со снегом осколков, я поднял голову: от грузовика ничего не осталось. Огненный шар снес кузов и разворотил кабину: она горела, то и дело вспыхивая с громкими хлопками. В небо подымался густой черный дым. Выживших быть не могло.

Гудение стало отдаляться. Планер пронёсся через столб дыма, закрутив тот двумя сизо — чёрными вихрями. Вдруг назойливый писк снова начал нарастать: самолетик резко ушёл вверх над Пятой авеню и развернулся.

— Он возвращается! — закричала Фелисити, пытаясь схватить меня за руку. Я вскочил.

— Бежим! — выкрикнул я, потянув её за собой. Мы помчались по Сорок девятой улице. Я успел заметить нескольких охотников в заляпанной кровью одежде: они, пригнувшись к земле, бежали к горящему грузовику!

Мы неслись по Пятой авеню в сторону зоопарка. Я постоянно оглядывался: боялся, что планер развернется и сделает нас своей целью. Но он исчез, не было мерзкого комариного писка, а самое главное — нас не преследовали охотники.

Мы бежали молча: слышался только скрип снега под ногами и наше тяжелое дыхание. А затем раздался громкий хлопок — и стало темно.

Лицо ласкает теплое солнце, папа варит на костре уху, но вот его уже нет и я один на крыше небоскреба.

Мимо меня к краю крыши бегут люди — много людей. Я видел их на записи Фелисити: им удалось выжить во время атаки. От кого они убегают? От меня?

Я медленно поворачиваю голову: они убегают от солдат, потому что у тех оружие, потому что их лица предрекают смерть. Я хочу крикнуть, остановить бегущих, но слишком поздно. А что я мог сказать? «Стойте»? Я несусь за ними и резко останавливаюсь на краю: семьдесят пять этажей вниз. Были люди — и нет. Они спрыгнули в бездну, чтобы спастись от выстрелов. Я раскрываю кулак: на ладони лежит маленький обсидиановый камушек, переливающийся серыми, коричневыми и чёрными полосами. Мне подарил его в детстве индеец — апач и сказал: «В этом камне слёзы моих предков».