Стивен Кинг - Противостояние. 5 июля 1990 – 10 января 1991. Том 2 [litres]

Пятью минутами позже, слишком разнервничавшись, чтобы продолжить обыск, она вылезла через подвальное окно при помощи плетеного кресла, которое пододвинула к стене. Потом, лежа животом на раме, чуть оттолкнула кресло, чтобы никто не заподозрил, для чего его использовали. Кресло, конечно, не удалось вернуть на прежнее место, но люди редко замечали, где что стоит, да и Гарольд, похоже, спускался в подвал только за колой.

Фрэнни закрыла окно и взяла велосипед. Она еще не успела прийти в себя от страха, и ее подташнивало. «Зато штаны подсыхают, – решила она. – Когда надумаешь залезть в чужой дом в следующий раз, Фрэнсис Ребекка [67], не забудь надеть резиновые трусы».

Она выехала из двора Гарольда, на полной скорости проскочила Арапахоу, держа курс на центр города, к бульвару Каньона, и уже через пятнадцать минут добралась до дома.

Квартира встретила ее тишиной и пустотой.

Фрэнни открыла дневник и посмотрела на шоколадный отпечаток пальца, гадая, где сейчас Стью.

И с ним ли Гарольд?

Ох, Стью, пожалуйста, возвращайся. Ты мне нужен.

После ленча Стью расстался с Гленом и вернулся домой. Сидел в гостиной, пытаясь догадаться, куда могла пойти матушка Абагейл, раздумывая, а вдруг Ник и Глен правы и лучше оставить все как есть, когда раздался стук в дверь.

– Стью! – позвал Ральф. – Эй, Стью, ты дома?

С Ральфом пришел Гарольд Лаудер. Улыбка Гарольда сегодня поблекла, но не исчезла полностью. Он напоминал прирожденного весельчака на похоронах, где необходимо сохранять серьезность.

Ральф, который не находил себе места из-за исчезновения матушки Абагейл, встретил Гарольда полчаса тому назад. Гарольд возвращался из поездки к Боулдер-Крик, помогал привезти в город чистую воду. Ральфу нравился Гарольд, у которого всегда находилось время, чтобы выслушать чью-то печальную историю и посочувствовать человеку… и при этом Гарольд ничего не требовал взамен. Ральф рассказал ему все об исчезновении матушки Абагейл, поделился своими страхами: у нее мог случиться инфаркт, она могла сломать одну из хрупких костей или умереть от ночного холода или дневного зноя, оставаясь круглые сутки под открытым небом.

– И, как ты знаешь, здесь чуть ли каждый день идет дождь, – закончил Ральф, когда Стью разлил всем кофе. – Если она вымокнет, то обязательно простудится. А что потом? Я думаю, воспаление легких.

– И что мы можем сделать? – спросил Стью. – Мы не сможем заставить ее вернуться, если она этого не захочет.

– Не сможем, – согласился Ральф. – Но у Гарольда есть действительно хорошая идея.

Стью перевел взгляд на Гарольда.

– Как поживаешь, Гарольд?

– Неплохо. А ты?

– Отлично.

– А Фрэн? Ты заботишься о ней? – Гарольд не отводил глаз, и они вроде бы лучились добродушием, но у Стью вдруг возникло ощущение, что чуть улыбающиеся глаза Гарольда напоминают блики солнечных лучей на поверхности Брейкманс-Куэрри в восточном Техасе: вода, выглядевшая такой манящей, уходила в глубины, куда никогда не заглядывало солнце, и за годы четверо молодых парней нашли свою смерть в этом симпатичном озере.

– Делаю все, что в моих силах. Так что ты предлагаешь, Гарольд?

– Итак. Мне понятна позиция Ника. И Глена тоже. Они признают, что Свободная зона воспринимает матушку Абагейл как теократический символ… и сейчас, по существу, выражают мнение всей Зоны. Верно?

Стью отпил кофе.

– Что такое «теократический символ»?

– Я бы сказал, что это земной символ договора, заключенного с Богом, – ответил Гарольд, и его глаза чуть затуманились. – Как святое причастие или священные коровы в Индии.

Стью при этом чуть оживился.

– Да, похоже. Эти коровы… им позволяют бродить по улицам и вызывать автомобильные пробки, верно? Они могут заходить в магазины и покинуть город.

– Да, – согласился Гарольд. – Но большинство этих коров больны, Стью. Они всегда на грани истощения. У некоторых туберкулез. И все потому, что они – символ. Люди убеждены, что Бог позаботится о них, точно так же, как наши люди убеждены, что Бог позаботится о матушке Абагейл. Но я сомневаюсь, что Бог считает правильным положение, когда люди позволяют бедной бессловесной корове бродить по округе, мучаясь от боли.

Лицо Ральфа на мгновение потемнело, и Стью знал, что тот сейчас чувствует. Он и сам ощущал то же самое, а потому мог оценить, сколь многое значит для него матушка Абагейл. Ему казалось, что Гарольд балансирует на грани святотатства.

– В любом случае мы не можем изменить отношения к ней наших людей… – Гарольд резко ушел от темы индийских священных коров.

– И не хотим, – быстро вставил Ральф.

– Точно! – воскликнул Гарольд. – В конце концов, она собрала нас воедино, и не только с помощью радио. Моя идея такова: мы оседлаем наши верные мотоциклы и проведем вторую половину дня, обследуя западную часть Боулдера. Если будем держаться достаточно близко, то сможем поддерживать связь с помощью портативных раций.

Стью кивнул. Именно этого ему, собственно, и хотелось. Священные коровы или нет, Бог или нет, он считал, что это неправильно – оставлять ее бродить в одиночестве по окрестностям Боулдера. Это не имело никакого отношения к религии. Это было просто черствое безразличие.

– И если мы ее найдем, то сможем спросить, не нужно ли ей чего, – закончил Гарольд.

– К примеру, не подвезти ли ее до города, – добавил Ральф.

– Мы хотя бы будем знать, где она.

– Хорошо, – кивнул Стью. – Я думаю, это чертовски хорошая идея, Гарольд. Позволь мне только оставить записку Фрэн.

Но пока он писал записку, его не оставляло желание обернуться на Гарольда – посмотреть, что делает Гарольд и каково выражение его глаз.

Гарольд попросил и получил добро на разведку извилистой дороги между Боулдером и Нидерландом, поскольку практически не сомневался, что матушка Абагейл этим путем не пойдет. Он сам едва ли сумел бы добраться пешком от Боулдера до Нидерланда за один световой день, а уж этой безумной старой суке такое точно было не под силу. Но он получил возможность проехаться на мотоцикле не торопясь и многое обдумать.

Теперь, без четверти семь, он уже возвращался назад. Его «хонда» стояла на площадке для отдыха, а сам он сидел за столиком для пикников, ел копченые колбаски «Слим джимс» и запивал их колой. На руле «хонды» висела рация с полностью выдвинутой антенной, и из нее доносился чуть искажаемый помехами голос Ральфа Брентнера. Связь была только на небольшом расстоянии, а Ральф находился на склоне Флагштоковой горы.

– …Рассветный амфитеатр… ее тут нет… здесь льет дождь.

Потом раздался голос Стью, более громкий и близкий. Он был в парке Чатокуа, расположенном в четырех милях от площадки отдыха, где перекусывал Гарольд.