Стивен Кинг - Противостояние. 5 июля 1990 – 10 января 1991. Том 2 [litres]

– Они в Боулдере !

– Они почти здесь.

– Иди вниз!

– Все, что ты сделал, рушится, и чему удивляться? Период полураспада зла всегда относительно невелик. Люди шепчутся о тебе. Они говорят, что ты упустил Тома Каллена, умственно отсталого, но достаточно умного, чтобы перехитрить Рэндалла Флэгга. – Слова все быстрее срывались с губ, растянутых в насмешливой улыбке. – Они говорят, что твой спец по оружию рехнулся, а ты не знал, что это произойдет. Они боятся, что находки, которые он привезет из пустыни в следующий раз, будут направлены против них, а не против людей с востока. И они уходят. Ты это знаешь?

– Ты лжешь, – прошептал Флэгг. Его лицо стало мертвенно-бледным, глаза выпучились. – Они не посмеют. А если бы посмели, я бы знал.

Ее глаза невидяще смотрели поверх его плеча на восток.

– Я их вижу, – прошептала она. – Они покидают свои посты глубокой ночью, и твой Глаз их не видит. Они покидают свои посты и разбегаются. В рабочей команде уходят двадцать человек, а возвращаются восемнадцать. Пограничники дезертируют. Они боятся, что баланс сил меняется. Они уходят от тебя, уходят от тебя, а те, кто остается, не шевельнут и пальцем, когда люди с Востока придут, чтобы покончить с тобой раз и навсегда…

Что-то лопнуло. Что бы там ни было у него внутри, оно лопнуло.

– ТЫ ЛЖЕШЬ! – заорал он ей в лицо. Его руки упали ей на плечи, сломав ключицы, как карандаши. Он поднял Надин над головой к выцветшему синему небу и, поворачиваясь на каблуках, швырнул ее вверх за пределы террасы, как недавно – стакан. Увидел широкую улыбку облегчения и триумфа на ее лице, внезапное здравомыслие в глазах и понял: она спровоцировала его, каким-то образом осознав, что только он может ее освободить…

И она носила под сердцем моего ребенка.

Он перегнулся через низкий парапет, чуть не потеряв равновесие, пытаясь исправить содеянное. Ее ночная рубашка развевалась. Его рука схватилась за тонкую материю, и он почувствовал, как она рвется. В руке остался только клок, такой прозрачный, что он видел сквозь него свои пальцы, эфемерный, как сны в момент пробуждения.

А потом она полетела вниз, нацелившись в землю пальцами ног, ее ночная рубашка поднялась к шее, окутала голову. Она не кричала.

Надин падала молча, как ракета с заглохшим двигателем.

Когда Флэгг услышал глухой удар, он вскинул голову к небу и завыл.

Это не имело значения, это не имело значения.

Все было по-прежнему в его руках.

Он вновь наклонился над парапетом и наблюдал, как сбегаются люди, словно железные опилки к магниту. Или черви к куску печенки.

Они выглядели такими маленькими, он вознесся над ними так высоко…

Надо полевитировать, решил он, чтобы восстановить внутреннее спокойствие.

Но прошло много, много времени, прежде чем его каблуки оторвались от пола открытой веранды, а оторвавшись, зависли в четверти дюйма над бетоном. И выше так и не поднялись.

В тот вечер Том проснулся в восемь часов. Было еще слишком светло, чтобы идти дальше. Оставалось только ждать. Ник снова пришел к нему во сне, и они говорили. Ему так нравилось говорить с Ником.

Он лежал в тени большой скалы и наблюдал, как темнеет небо. Начали высыпать звезды. Том подумал о картофельных чипсах «Принглс» и пожалел, что не захватил их с собой. Вернувшись в Зону – при условии, что он вернется, – он будет есть их, сколько захочется. Будет обжираться ими. И купаться в любви друзей. Вот чего ему больше всего не хватало в Вегасе – простой любви. Люди там жили приятные и все такое, но любви в них не было. Потому что они слишком боялись. Любовь не приживается там, где есть только страх, точно так же, как растения редко приживаются там, где всегда темно.

Только грибы, что съедобные, что поганки, становятся в темноте большими и толстыми, даже он это знал, родные мои, да.

– Я люблю Ника, и Фрэнни, и Дика Эллиса, и Люси, – прошептал Том. Это была его молитва. – Я люблю Ларри Андервуда и Глена Бейтмана. Я люблю Стэна и Рону. Я люблю Ральфа. Я люблю Стью. Я люблю…

Странно, как легко вспоминались имена. В Зоне ему крупно повезло, что он вспомнил имя Стью, когда тот пришел в гости. Мысли Тома перешли к его игрушкам. Гараж, автомобили, модели поездов. Раньше он играл с ними часами. Тут Том задался вопросом, захочется ли ему играть с ними так же долго, как и раньше, когда он вернется домой после… если он вернется. Теперь все будет по-другому. Грустно, конечно, но, может, оно и к лучшему.

– Господь – Пастырь мой, – негромко продекламировал Том, – я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях [107]. Он умасливает голову мою елеем. Он дает мне кун-фу перед лицом врагов моих. Аминь.

Уже стемнело, и он тронулся в путь. В половине двенадцатого ночи добрался до Перста Божьего и сделал привал, чтобы перекусить. Он уже заметно поднялся над уровнем пустыни и, оглянувшись в ту сторону, откуда пришел, увидел огни. Решил, что это автострада. Они искали его.

Том вновь посмотрел на северо-восток. Далеко впереди, едва различимый в темноте (прошло две ночи после полнолуния, и луна уже начала уменьшаться), виднелся огромный закругленный гранитный купол. Теперь ему следовало идти туда.

– Том стер ноги, – прошептал он себе, но в его голосе слышались веселые нотки. С ним могло случиться кое-что похуже стертых ног. – Родные мои, стер ноги.

Он пошел дальше, ночное зверье бросалось от него врассыпную, и когда на заре устроился на ночлег, за спиной остались почти сорок миль. До границы Невады и Юты, проходившей к востоку, было совсем недалеко.

К восьми утра Том крепко спал, положив голову на куртку. Глаза его быстро-быстро двигались под опущенными веками.

Пришел Ник, и Том говорил с ним.

Лоб спящего Тома прорезала морщина. Он сказал Нику, что с нетерпением ждет встречи с ним.

Но по непонятной ему причине Ник отвернулся от него.

Ох, как же повторяется история: Мусорный Бак вновь жарился живьем на сковороде дьявола, но на этот раз без надежды охладиться в фонтанах Сиболы.

Именно этого я заслуживаю, получаю только то, чего заслуживаю.

Его кожа обгорала, слезала, обгорала, снова слезала, и наконец он почернел. Будто кто-то облил его керосином, а потом поднес к нему горящую спичку. Синева его глаз выцвела от постоянного ослепительного блеска пустыни, а заглянув в них, вы бы увидели перед собой какие-то необычные космические дыры, ведущие в четвертое, пятое и все последующие измерения. В выборе одежды он странным образом копировал темного человека: рубашка в красную клетку с отложным воротником, линялые джинсы, тяжелые ботинки, которые уже поцарапались, смялись, пошли складками, треснули. Он доказал свою подлость. И, как всех недостойных демонов, его отринули.