Виталий Храмов - Испытание сталью [litres с оптимизированной обложкой]

– Если нас с боя не будут ждать такие уголки Родины, как у вас тут, не ждут такие красавицы и такие прелестные дети, воевать не за что!

Третий – молча и стоя.

А теперь можно и жевнуть!

Только вот беда – что-то запьянел я. Да не как-нибудь, а стал песни горланить. И про грохочущие на поле танки, про девушку, что не узнает геометрии конца танкиста, про чёрного ворона, про кающегося и плачущего демона, спрашивая, станет ли ближе его нам кто-нибудь?

Про демона песня убила всех. Мне посоветовали закусывать и запели сами. А потом опять пел я. Про коня, с которым пойдем по полю, потому что любим Россию. Вот эту песню Матвиенко приняли. Ну, тогда продолжим из репертуара Любэ, благо Кадет и Громозека уже знали их и пели хором.

В общем, хорошо посидели. Поели вкусно, напились допьяна, песен нагорланились, потом ещё и в пляски вдарились. Одно плохо – я уже давно не курил и не тянуло, а как выпил, так потянуло. Дед меня угостил знатным самосадом, душистым, но крепким!

Ночью, выбравшись из объятий Даши, я вышел во двор, сел на полено, закурил, глядя в черное небо. На запад. Мне казалось, что я вижу всполохи взрывов, слышу далёкую канонаду. Понимал умом, что это невозможно, что это мне чудится, но казалось, что запад полыхал.

– Гроза там, – сказал подошедший из темноты бесшумной походкой спецназовца Громозека.

– Ещё какая! – ответил я.

– Возвращаемся?

Я опять затянулся, помолчал. Потом выпустил дым, сказал:

– Я хотел бы навсегда остаться здесь.

Он сел рядом, я протянул ему кисет, он покачал головой.

– Если не мы, то кто? – сказал он.

– Я знаю. Брат, всё, что ты скажешь, я знаю. И про долг, и что война придёт сюда, если мы её там не остановим, потому – не надо. Просто помолчи. Такая ночь! Пока не познаешь других ночей, бессонных ночей войны, не научишься ценить таких.

Он кивнул, стал сворачивать самокрутку. Я, затянувшись, сказал:

– Знаешь, у меня была хорошая жизнь. Семья, дом, работа, хобби. Но мне казалось это таким скучным! Так меня всё это… Я втайне мечтал оказаться на месте деда и стрелять по танкам. А сейчас…

– Настрелялся, – кивнул Громозека.

– Повзрослел, – кивнул я.

– Вернулся бы в старую жизнь?

– Вернулся бы, – кивнул я.

Помолчал несколько минут, продолжил:

– Невозможно это. Не войти в одну реку второй раз. Я – другой, река – другая. Теперь моя жизнь – тут. А тут – война. Самая страшная из тех, что помнит человечество. И, может быть, не зря мы оказались тут, в это время и в этом месте. Чтобы стать героями. И может статься так, что если не справимся мы, то не сможет никто.

– Да, вот, не сказал бы, что ты от скромности умрёшь.

– Ты видел этих… других? Одни – не побеждать идут в бой, а умирать. Другие – готовы самое дорогое предать и продать, лишь бы не воевать. Мать готовы расстрелять, за немцев воевать, лишь бы не за правое дело. Да… А Сталин окажется виноват.

– А Сталин-то при чём? – подпрыгнул Громозека.

– Доживёшь, увидишь. Из него прямо демона сделают.

Громозека вскочил, окурок полетел в темноту, стоит, пыхтит, кулаки сжимает.

– Кто? – выдохнул он утробно. Как будто прямо сейчас пойдёт свинцовые примочки ставить.

– Много кто пожелает лягнуть мёртвого льва. Защищать только не найдётся желающих.

Я стал перечислять фамилии, Громозека притих и сел обратно, и схватился за голову. Громозека только с виду был тупым бойцом – это у него маскировка такая, на самом деле это был интеллектуал. Образованный, начитанный, с широким кругозором, прекрасно разбирающийся в окружающем мире. Другого ко мне бы не приставили. Кот был проще, но там я был в ином статусе, ставки были меньше. Тогда я был просто до фига знающим старшиной, а сейчас я – Кольцо Всевластия.

– Ладно, гнилая проституточная интеллигенция, но маршалы?

– Ты видел, как генералы просрали Красную Армию в 41-м? И не расстреливают их только потому, что других нет. И как народу объяснить, куда делось пятикратное превосходство над немцами в танках? Пятикратное – в самолётах? Десятикратное – в артиллерии? Куда делись миллионы тонн боезапаса, миллионы винтовок, сотни тысяч автоматов и пулемётов? Миллионы комплектов обмундирования? Миллионы мужиков, погубленных по дурости? Почему уже в сентябре нечем было вооружать дивизии? Ещё в мае 41-го был двойной запас стволов всех калибров только на складах, не считая того, что уже было в войсках, через полгода – вообще ничего не осталось. Танки встречали бутылками с бензином, а опечатанные склады с орудиями оставались немцу. И не только с орудиями. Что это? Измена? Раздолбайство? А потом эти же люди, что «потеряли» оружие, экипировку, боезапас, горючку и целые армии, станут маршалами. Как им объяснить трудовому народу, почему он до войны трудился не разгибаясь, а потом он же с голыми руками встретил танки? И подлая интеллигенция подскажет им ответ – Сталин «прозевал». Это ведь он не дал им миллион танков, двести миллионов пехоты и миллиард эшелонов снарядов. Он не поднял по тревоге войска в утро 22-го.

– Это не его обязанность была. Это, вот, он позже стал Верховным Главнокомандующим.

– Пох, понимаешь, что никого это не колышет?

– Расплата будет жестокой за такую несправедливость.

– И снова ты прав. Такого издевательства над истиной не стерпит не только мироздание, оно довольно инертно, но вот союзники наши все сразу отвернутся. Если мы предали своего Вождя, то что нам будет стоить предать Китай, Югославию, Болгарию? И они сразу после попрания Сталина станут играть в свою игру, больше не надеясь на нашу страну, сразу переставшую быть «Старшим Братом». А страна – рухнет. Компартия будет вне закона. А народное достояние широким потоком потечёт к нашим недругам.

– Ты доложил? Всё! Это! Вот!

– Конечно.

– И что?

– Не знаю. Мне забыли доложить, – усмехнулся я.

– Вот, зараза! И что делать?

– Исправлять мир к лучшему. Своими руками и по своему разумению.

– Ты точно доложил?

– Ты видел, как лейтенант пишет? На проштампленной бумаге, пронумерованной. Так и они писали. Кто читал – мне не ведомо. Я сделал, что должен был, а там – будет то, что должно быть. А у меня ещё есть дела поважнее, чем думать о ещё не случившемся.

– И что же?

– Там ещё сотни танков с крестами ездють. А должны они в наших полях кострами гореть.

– Вот! Точно! Тогда, вот, пошли спать.

Мы уже почти разошлись по своим углам, когда Громозека дернул меня за рукав:

– Мне было строго наказано не спрашивать тебя ни о чём. Вот. Ты сам рассказал. Так, вот, скажи уж – когда Победа?

– Праздновали 9 мая. Каждый год. Главный праздник. В 1945-м победим. За 27 миллионов убитых.

Громозека зажмурился, потом тряхнул головой, развернулся и понуро побрёл.