Виталий Храмов - Испытание сталью [litres с оптимизированной обложкой]

– Капитан, – обратился я к командиру группы осназа, – что-то мы так хорошо сидим, а надо на узел съездить. Может, на трёхтонке?

Капитан сидел с остановившимся, задумчивым взглядом, молча жевал. Так же молча взмахнул рукой, потом кивнул подскочившему бойцу. И всё это даже не поворачивая головы и не изменяя направления взгляда. Прожевав, он в той же задумчивости достал из кармана штанов не первой свежести платок, вытер рот, убрал, кивнул:

– Благодарю за угощение. Майор, а это тебя Медведем кличут?

– Меня не кличут. Я не собака. За глаза, и правда, Медведем называют. Ребята ещё прошлым летом окрестили. Так и прижилось.

– А это не про тебя в «Красной Звезде»? – Капитан достал из нагрудного кармана сложенный многократно вырез газетного листка.

Вырезки были не из одной газеты. И не только про меня. Но, несколько статей точно про мой полк. Вот она – слава! Кто из живущих не хочет хвалебной заметки о себе в центральной прессе? И я хотел. А теперь читал про себя, как про героев-панфиловцев, но кроме любопытства – ничего не ощущал. А когда дочитал – наступило разочарование. Нет, не статьями военкора – он всё сделал верно. Преувеличил, конечно, безбожно, но – так надо. Разочарование наступило от опустошённости. Ещё одна тайная мечта сбылась, а на душе – пусто. Нет удовлетворения.

– Да, капитан, это про меня.

– Что-то ты не рад.

– Верно ты подметил. Знаешь, наверное, каждый мечтает, может быть тайно, увидеть очерк о себе в московских газетах. И я где-то в глубине души хотел этого. И вот я увидел. И знаешь что?

– Не знаю. Что?

– Ничего. Пусто. Нет удовлетворения от сбывшейся мечты. Значит, пустая была мечта. Напрасная.

– Просто ты изменился. Повзрослел. Вот и стала мечта пустой. Другое для тебя стало важным.

Это сказала моя докторша, которая уже несколько дней вела себя как тень отца Гамлета, старалась быть незаметной. Я с удивлением повернулся к ней. Потом улыбнулся и манерно поклонился, правда, одной головой:

– Благодарю. Твоя наблюдательность многое объяснила, красавица. То же и с наградами. Как я хотел орден! Чтоб как у деда! А как дали – он мне в напряг. Не потерять бы – драгмет всё-таки! А потом ещё и ещё награды. А смотришь на них – побрякушки. А это – неправильно. Награды – признание Отечеством заслуг перед народом, это надо ценить, а у меня как-то не получается. И со званием так же. Я хотел быть командиром. А стал комполка и за голову схватился.

Дружно ржали.

– А теперь чего ты хочешь? Что тебя порадует? – спросил капитан, когда успокоились.

Я задумался на миг:

– Трупы врага. Много трупов. Костры из танков. Флаг красный над Берлином. Вот чего хочу! А радует – что они живы!

Я обвёл рукой своих спутников.

– Мой первый комбат. Комбат-батяня, Ё-комбат, фундаментальный мужик, сказал однажды, что он не считает убитых врагов, но точно, до человека, ведёт учет всех своих убитых пацанов. И сказал, что все они приходят к нему ночами. И идут мимо него строем. Теперь я его понимаю. На днях мимо меня промаршировали парадной коробкой в рай и мои.

Все переглянулись. Взгляды их изменились. Повисла тягостная тишина. Я встал, вылез из БТРа, натянул рубаху на тело, хоть и было жарко.

– Красавица, пойдём, пройдёмся, ноги разомнём.

Докторша была удивлена, но вышла, сходя с брони, опёрлась на мою руку, стала оправляться. Я с улыбкой смотрел на её прихорашивания.

– Отвернись, – попросила она.

Я развернулся и пошёл. Она меня нагнала и пошли рядом. Молча. Я иногда отклонялся от прямого маршрута, срывая скромные по своей красоте летние полевые цветы. Она искоса поглядывала на меня. Её воронёные волосы отливали на солнце. Набрав небольшой букет, я преградил ей путь, встал на одно колено и склонил голову:

– Прости мне мою грубость, слова мои были тебе обидны и тобой не заслужены. Они были поспешными и сказанными в сердцах, были лживы. Я сожалею, что уязвил тебя.

Она взяла букет, моргнула разом помутневшими глазами, спрятала лицо в букете. Зря. Не пахнут придорожные цветы ничем, кроме запаха пыли. Она вдруг встала на колени передо мной, подняла ладонями моё лицо, чтобы увидеть глаза:

– Я не осерчала на тебя. Даша мне сказала, что ты хотел оттолкнуть меня, чтобы защитить. Ты считаешь, что лучше не сближаться, чтобы не терять?

– Уже нет. Думал.

– Твой тост?

– Да. Если нет дорогих сердцу людей – зачем жить?

– Вставай. Увидят.

Мы поднялись и дальше пошли. Я ей подал свой локоть, она взяла меня под руку.

– А Даша?

– Я её больше не увижу. Даже если буду искать.

– Жаль. Мы подружились.

Странный они народ – бабы. Только что я ей сказал, что мне была не безразлична другая, тем более, она не глухая и не слепая – была там, всё видела и слышала – Даша та ещё крикунья. А они – «подружились»! И где ревность? Соперничество? А обида, что обратил на неё внимание только после того, как не стало возврата к другой? Что это – мудрость, хитрость или глупость? Равнодушие? Расчёт? Блин, что за племя это, бабы, никогда не просекаешь их мотивации!

Ходили, прогуливались, вели непринужденный разговор ни о чём – «о погоде и молодёжной моде». Пока не запылил ЗиС.

– Вести, – выдохнул я.

Двоякое чувство возникло – не хотелось его видеть, не хотелось получать цэу от командования, хотелось, «чтобы лето не кончалось». И в это же время я ждал ЗиСа. Не столько «туда» хотелось, сколько давила невозможность «тут» оставаться. Как ни притворяйся, моё место – там. Потому дальнейшее нахождение вне боя несло негативный окрас. Кроме чувства неопределённости и «зависания вне координат», ещё и слегка погрызывала совесть. Чувство такое же, как у ребёнка отобрал конфету и ешь у него на глазах. Это и есть – Зов Долга?

Когда мы вернулись, кемпинг уже свернули. Нам предписывалось выдвигаться на аэродром, расположенный в полусотне километров, там нас подберут самолёты. На них мы и вылетим в «распоряжение управления кадрами». Если не ошибаюсь, это в Москве. Интересно, её восстанавливают или до Победы отложат? Вот и узнаем.

Аэродром – это слишком громкое название. Выровненная земляная полоса на поле – вот и весь аэродром. Построек – никаких. Несколько палаток и землянок. Стоящие под открытым небом обслуживающие грузовики, бочки в два яруса. И ни одного самолёта. Навес около полевой кухни. Две деревянные каланчи с болтающимися на них полосатыми конусами для определения ветра. ВВП подскока, не более. Да, так оно и оказалось. ВВП использовался как пит-стоп перегоняемым с Дальнего Востока ленд-лизовским бомбардировщикам. На них нам и придётся лететь. Надеюсь, не в бомболюке? Вместо бортстрелков? Ого, с комфортом! Самолёты шли только с перегоняющими их пилотами, места были.