Ярослав Гжендович - Владыка Ледяного сада. Носитель судьбы [litres]

И все же путь не вел вверх.

Я помню, что когда мы вышли прямо на дома, темные и запертые, на сонные абрисы их во тьме, я держал «глаз» на ладони. А на краю села стоял Гильермо, опершись о столп, потому что конские ноги отказывали слушаться, и он ждал нас: черная фигура в синем полумраке.

А я смотрел, как зрачок медленно вращается, будто север был теперь везде.

Тогда я пал на колени перед единственной деревянной скульптурой Нашей Скорбной Госпожи и принес ей в жертву свои слезы. Вот только плакал я не над рассветом, не над насилием. Плакал я оттого, что она вообще сошла в мир и взяла эту долину под опеку. Я плакал потому, что родился, и потому, что родилась она. Но это не имело значения, поскольку слезы – чисты, и всякая из них для Госпожи лучший подарок.

Потом мы еще несколько раз – днем и ночью – пытались выйти из проклятой долины, но всякий раз, поблуждав, выходили прямиком к селению, а Гильермо стоял там со своей свирелью и ждал нас.

– Долина заперта, – сказал он. – Иначе зло вливалось бы сюда волной. Лишь порой случается так, что одинокие странники находят перевал и сходят по нему, чтобы попасть к диким детям. Но тот, кто раз сюда попадет, не может вернуться в проклятый мир урочищ. Так уж оно есть. Если уходят слишком далеко, всегда возвращаются на то же место. Да и зачем бы вам возвращаться за горы, где не ждет вас ничего, кроме насилия и несчастья?

А потом время потекло. Нет смысла утомлять рассказами о бедной хибаре, которую мы терпеливо ремонтировали, о работе в поле, о водянистом супчике, единственной награде за наши усилия. Всякое утро начиналось так же туманно, как и следующее, каждый день делали мы одно и то же. Никто никого не бил и не заставлял силой, но так ли, иначе ли, мы снова сделались рабами, только вот теперь пленила нас долина и Скорбная Госпожа – а свободен здесь не был никто.

Много раз мы пытались выйти в горы, и всегда с одним и тем же результатом.

Мы снова попадали в селение и затворяли за собой кривые дверки проклятой хибары. А потом дни сочились своим чередом. Солнце вставало и закатывалось. Порой Госпоже снился кошмар, и тогда приходилось бежать в домик, запирать дверь, жечь сальную свечу и петь ее песню, пока она не успокоится.

Кроме этого, были лишь корнеплоды, зерно, фрукты и овощи. И земля – сухая и полная пыли или болотистая. И новые дни. Много дней. Где-то там был мир. Правление Праматери душило Амитрай, остатки кирененцев блуждали пустошами, страдая от голода и убегая от армии, кто-то, возможно, насиловал Воду, Сноп и Н’Деле сидели, ожидая, на берегу моря, моя славная судьба, назначенная мне Ведающими, ждала где-то там, и не могла дождаться, а я носил ведрами навоз на поле.

Мир где-то там сражался, и судьбы его ждали решений, а мы торчали, плененные, среди тумана и клочков поля, на которых царило спокойствие. И ничего более. Серый, хмурый, безопасный покой.

В одном мы были уверены – что не желаем идти к Башне и вставать там перед Скорбной Госпожой. Никто из нас не желал получать новое имя и новое тело, ходить потом неуверенно на копытах и рвущих болью ногах животного, не приспособленных к тому, чтобы нести туловище человека, носить рога или волочить вечно трескающиеся и кровящие, бесполезные крылья.

Мы не хотели, но все случилось иначе. Никому не пришлось волочить нас или приманивать в Башню Скорбного Сна, мы пошли туда сами вместе с остальными.

Все дело было в кошмаре. Там, в долине, у всякого были ужасные сны. Не знаю, были ли это сны Скорбной Госпожи или мои собственные, но сколько бы раз я не заводил глаза, видел пылающий Маранахар, смерть моих близких, лабиринты Красной Башни, но еще – суровые и странные строения из прямоугольных камней и шмыгающие вокруг железных тварей, стены, полные окон, тянущихся в бесконечность, и чувствовал я себя тогда крохотным, безоружным существом. Так случалось всякую ночь, но к этому я привык. В долине жилось так, словно не было никакого «раньше» и никакого «позже», словно ты был одновременно слегка пьян и слегка печален.

Но однажды ночью мне приснился другой сон, и я знаю, что снился он всем обитателям долины. Я видел сумеречный лес, такой же, как рос здесь, в Земле Мореходов. Лес, погруженный в вечерний туман, из которого начали выбегать животные. Помню, что таким-то образом приходил холодный туман, а с ним выходили из урочищ ройхо, но меня в том сне не было. Только мой взгляд поднимался над землей точно так же, как когда снился мне призрак, идущий по моему следу. Видел я и поселение, окруженное валом и частоколом, к которому бежали люди. Кто-то бросил корзину, из которой посыпались овощи; выли собаки; кто-то схватил под мышки плачущего ребенка. Все неслись сломя голову к воротам. Какая-то женщина споткнулась на скользкой дороге из деревянных досок, кто-то, пробегая мимо, рывком поставил ее на ноги и, перебросив ее руку за шею, потянул за собой. Из поселения донесся рев рогов. Я хотел бежать вместе со всеми, оказаться в безопасности за валом и солидными воротами, но мог только наблюдать.

Из леса просочился туман, а с ним и всадники. В начале я подумал, что идут призраки урочища, потому что выглядели они как чудовища, но вскоре заметил, что это кони и люди, только облаченные в странные доспехи из почерневшего металла. Сквозь щели кованных железных морд драконов, в глазницах и между их клыками мелькали человеческие глаза и рты. То, что я посчитал крыльями, было торчащими за их спинами древками с черно-красными, потрепанными флажками.

Они встали в ряд и издали странное шипение, как огромные змеи, в то время как за воротами с шумом задвигали мощные засовы. Всадников не было много, может, хон, и будь я собой, подумал бы, что обитатели городка справятся с ними без труда, но в этом сне я хотел кричать и плакать.

Между деревьями вышло еще несколько пеших, и они несли над собой на жердях большой глиняный сосуд, украшенный вьющимися змеями. Я видел, что змеи те вьются на их руках и лицах. За ними в скрежете железа появились странные, коренастые твари, немного напоминающие крабов, а немного – бронированных безголовых птиц; они приняли сосуд и помаршировали с ним прямо к городку, не обращая внимания на сыплющиеся с частокола стрелы: те лишь отлетали с лязгом от их брони. Создания эти поставили сосуд под самые врата и вернулись к всадникам. Один из них сошел с коня, отдал кому-то тяжелый топор, а потом отстегнул от пояса длинную ременную пращу. Поместил туда снаряд – железный шарик – и принялся раскручивать пращу над головой все быстрее и быстрее. Махнул ремнем, снаряд свистнул в воздухе и с треском расколол сосуд, что распался на несколько кусков и освободил облако синего, густого дыма. Я не понимал, что вижу, но я помню, что был смертельно испуган не пойми почему. Дым осел на земле серебристым налетом, подобно инею, а потом грязь начала двигаться, вздымались на ней волны, с шумом лопающиеся пузыри, а затем земля выпятилась и встала дыбом, обретя форму грубого великана: холма распадающейся грязи с едва обозначенной головой, мощными ногами и сильными руками, которыми великан ухватился за ворота и вмялся в них. Люди в городке стреляли в чудовище из луков, бросали камни и топоры, но все это поглощалось холодным телом монстра, не причиняя ему вреда. Бревна заскрипели, начали выгибаться, а потом треснули с сильным грохотом, а ворота разлетелись вместе с созданием, разбрызгавшемся во все стороны комьями грязи.