Ольга Швецова - Метро 2035: Бег по краю [litres]

И уже он протянул руку к ней поближе. Говорил правду, сомнений не было. Он считает ее чудом, а она сама свой дар – проклятием! И какое же облегчение наступило на душе, когда Елизавета осознала, что Штольц обо всем догадался, понял… И совсем ее не осуждает. Хотелось оставаться здесь вечно, сидеть рядом с ним и смотреть в глаза, разговаривать. Ведь так просто, на виду у всех, Георгий Иванович смог вытащить на свет правду, которую она так давно скрывала, и никто этого не понял и даже не заподозрил! Не умеет ли и опытный аналитик Рейха тоже творить чудеса?

Елизавета не была чудом в том смысле, который обычно вкладывается в это слово, перед ним сидела не фея, а вполне материальная девушка, сильно испуганная чем-то. Он все-таки решился взять ее за руку. Ноготки были обкусаны, но пальцы теплые и изящной формы, они уже более уверенно скользнули в его ладонь, ответившую дружеским пожатием. Значит, она не читает по лицу. Это не зрительный контакт, ее проверка основана на ощущениях. Стало любопытно, легкое чувство опасности не угасло, а еще больше пробудилось: нужно знать все методы Рейха и СД, Штольц умел владеть собой на допросах, но к такому чувствительному детектору, как Лизхен, оказался не готов. Она не только загадка, но и потенциальная угроза задуманному делу… Улавливает ли его страх сейчас? Похоже, что да, но при этом поглощена собственной неуверенностью и новыми ощущениями. Значит, чувствительный прибор тоже может выйти из строя? Трудно думать так, когда видишь перед собой симпатичную смущенную девицу, но разве он мог позволить себе эмоции?! И Лизхен безошибочно уловила сейчас этот небольшой всплеск, потому что с надеждой посмотрела ему в глаза.

– С вами приятно разговаривать, Лизхен.

– Правда? – уже чуть кокетливо уточнила она.

– Сами знаете. Но вы еще многого не знаете… И если мы будем чаще видеться, то я могу рассказать вам немало интересного. Я ведь когда-то был преподавателем, вы не слышали?

– Нет, но я много слышала про вас от рейхсфюрера, хотя он говорил больше про работу. Что вы хороший сотрудник, он вас ценит, и что если бы не вы, то аналитический отдел вызывал бы у него больше беспокойства.

Цитата Ширшова была так точна, что показалось, будто тут сидит рядом и сам Константин Сергеевич. Стало неуютно обоим.

– Давайте лучше немного отвлечемся от дел, у нас обед. Мне и без того нужно скоро вернуться на службу. Вы хотя бы, надеюсь, уже свободны? Мы все очень любим нашего фюрера, но не хотелось бы вспоминать о нем каждую минуту.

Девушка хитро улыбнулась и едва заметно сжала руку. Маленькая ложь была заложена специально, как пробный импульс… Аналитик всегда находился в рабочем режиме. И сейчас не получал от этого никакого удовольствия.

– Какого из фюреров? – прошептала Елизавета, наклонившись к Штольцу поближе.

– Каждого! – ответил он так же тихо и поднес ее пальцы к губам. И чтобы обозначить конец беседы, и чтобы создать впечатление романтической обстановки. Эксперимент оказался удачным и даже приятным.

Девушка поняла шутку, хотя приняла его жест скорее за знак помалкивать на столь крамольные темы, и тоже с расстроенным видом встала из-за стола. Было жаль отпускать Георгия Ивановича так быстро, и она удивлялась самой себе: почему же она его боялась вначале? Теперь хотелось бережно вспоминать каждое слово, пусть даже Штольц был вежлив и обходителен просто по привычке. И ждать новой встречи!

Штольц торопился вовсе не на службу, в рейхсканцелярии намеревались не работать, а отпраздновать событие. И предстояло снова окунуться в атмосферу ненависти и презрения к иным национальностям и расам. В такие минуты Георгий Иванович ощущал благодарность судьбе за то, что родился немцем – быть таким русским он вовсе не хотел. Русским, забывшим, что великая страна стала таковой не на крови инородцев, что истинный подвиг в самопожертвовании, а сила не нуждается в страхе, чтобы доказать ее всем. Русским, забывшим, как оставаться человеком.

Успех операции нужно было отпраздновать – невесть где добываемые запасы спиртного в кабинете партайгеноссе опять лились рекой. Приглашенный Штольц не забывал вовремя поднимать стакан за здоровье фюрера, процветание Рейха и невразумительное «чтоб все они сдохли» (не уточняя, кто именно эти «они»), но старался не напиться. И без того тошнило от вида нацистов, нажравшихся в дупелину и травивших еврейские анекдоты. Что ни говори, а обед с Лизой был намного приятней, но отказаться от этого приглашения Георгий Иванович не смог. Он поднял бокал с коньяком, рассматривая жидкость в свете неяркой лампочки под потолком. «Где Шванштайн умудряется доставать настоящий коньяк? Наверное, тут не обошлось без его национальной «шахтерской» хватки» Он улыбнулся… не столько старому еврейскому анекдоту, сколько мысли, что сам скатился до травли оных… пускай только в мыслях… «Это заразно!» Штольц опустил бокал с напитком и оглядел окружающих.

Сильно набравшегося агитатора несло. Он никак не мог слезть со своего профессьон де фуа, поднял бокал и громко продекламировал:

– Крошка сын к отцу пришел, и сказала кроха: Рейх – на Чешке – хорошо, партизаны – плохо!

Громко заржав собственному экспромту, он залпом выпил, ни капельки не заботясь о том, воспринял ли кто-нибудь, кроме него, эту сомнительную переделку строфы из Маяковского как тост. А участие в этом собрании «великих» лишний раз утверждало его в собственной незаменимости и важности, подпитывая и без того гипертрофированное самомнение. Глава агитационного отдела любил аудиторию, особенно после нескольких рюмок. Замерев на минуту, словно прислушиваясь к ощущениям, которые возникли при путешествии коньяка по организму, Гаусс передернулся, занюхал рукав своего черного кителя и продолжил:

– Рейх предназначен для сверхчеловека! И она должна существовать… эта сверхличность, которая стоит над всеми. Которая над всеми поставлена. Чтобы всех… Всех!!!

Он выразительно сжал кулак, но что эта личность должна сделать со всеми, Леонид Павлович уже не уточнил, а судя по мечтательному выражению лица, плевала его собственная сверхличность на остальных. И с огромным удовольствием. Говоря об этом, агитатор-идеолог точно имел в виду не фюрера!

– Сверхличность должна управлять. – Партайкамерад, похоже, решил добрать пропаганду, которую утром на почти трезвую голову не смог донести до широких масс. Теперь народу было значительно меньше, в теплой компании Гаусс-Гусев расцветал и обычно отдыхал душой, но сейчас отчего-то помрачнел, с трудом подбирая слова, чтобы выразить давно волнующую его проблему. Управление Рейхом не давало ему покоя, потому что не было надежд сесть на это место самому. – Агитаторы – вот это сила. Где бы был весь это ваш, – он икнул и торопливо поправился, – наш Рейх, если бы не мы – истинные патриоты националистической идеи. Кто вам собирает пополнение – я. – Он не уточнил, что не он лично, а его люди, и то не напрямую, а посредством распространения агиток на смежных станциях с сомнительным результатом. Гаусс неопределенно помахал в воздухе рукой и как бы удивленно уставился на свою непослушную кисть, позволившую себе вольность без участия хозяина, но, вновь поймав ускользнувшую мысль, продолжил: – Они всегда фюреров ищут не там… Там какие-то жалкие морды. Разве они достойны? Поэтому и меняют их чаще, чем носки!