Джеймс Гарднер - Планета бессмертных

Какая глупость! Он изучал не меня, а мою картинку на столе, а я просто стояла рядом, умирая от скуки. И вместо того, чтобы восхищаться моей красотой и грацией, он бубнил что-то химическое: о субстанциях с длинными сложными названиями, содержащихся в моем теле, и о других, с еще более длинными и сложными названиями, которых там не было. Например, его поразило, что моя кровь не содержит гемоглобина (как я понимаю, это крошечные существа, живущие в человеческих сосудах); вместо них во мне обитают «прозрачные силикатные тромбоциты» [3]– то есть, судя по названию, миниатюрные тарелки, переносящие еду от клетки к клетке.

Более того, хотя внешне я похожа на homo sapiens, внутреннее строение совершенно иное. У меня множество желез, отсутствующих у людей; основные органы (сердце, легкие, желудок) устроены не так, как у них; даже сами кости уникальны, и мышцы прикрепляются к ним совсем иначе. По словам Хавела, я в значительной степени принадлежу к отличному от человека виду, как структурно, так и химически… и тем не менее нечеловеческие части смонтированы во мне таким образом, что «морфологически» я человек, по крайней мере на вид.

– Типа как если бы кошку, – разглагольствовал доктор, – переделали таким образом, чтобы внешне она походила на собаку. Отличие, правда, в том, что у кошек с собаками больше общего, чем у тебя с людьми, – химически твое тело совершенно другое по сравнению с человеческим.

В заключение выяснилось, что, похоже, у меня в мозгу не идет процесс, который доктор назвал «усечением». По его словам, это что-то происходящее с представителями всех известных разумных рас в середине возраста юности: в интересах «эффективности» ослабевает множество существующих между нейронами связей. Согласно известной и разделяемой многими теории, в детстве в мозгу возникают лишние связи между соседними нервными клетками, потому что организм еще не знает, какие из них понадобятся, а какие – нет. К юности на основе каждодневного опыта выясняется необходимость тех или иных связей. Мозг разрывает эти мало используемые связи для упрощения наиболее распространенных мыслительных процессов и тем самым обеспечивает возможность того, что никакой ненужный «мусор» не будет тормозить жизненно важную мозговую деятельность.

Доктор заявил что «усечение» – это хорошо: «усеченный» мозг быстрее принимает решения, меньше страдает от сомнений и неуверенности. Он знает совершенно точно, что предметы всегда падают вниз, а не вверх, что совать палец в огонь – плохая идея и что обычные животные не умеют разговаривать. Короче говоря, «взрослый» мозг закрывает двери перед невозможным, чтобы целиком сосредоточиться на реальности.

По крайней мере, так это выглядело в изложении Хавела.

Что касается меня, не думаю, что эта самая реальность заслуживает столь огромной жертвы. Если «усечение» – цена взросления, может, лучше оставаться ребенком? Конечно, любой знает, что животные разговаривают крайне редко (трудно поверить, будто такие безобразные животные, как, скажем, ящерицы, могут стать интересными собеседниками), но, по-моему, нет достаточных оснований полностью отвергать такую возможность. Я попыталась поспорить на эту тему с доктором, однако из-за своего «усеченного» мозга он не приводил никаких доказательств, кроме ссылки на мою «наивность». Я уже была близка к тому, чтобы врезать ему по носу… но тут в комнату вошла Фестина.

Я обрадовалась, что ее появление прервало наш спор.

– Привет, привет! – воскликнула я с энтузиазмом.

И подумала – может, она снова захочет обнять меня, и, может, мне стоит перебороть глупую робость и даже самой обнять ее, чтобы показать, что не такая уж я высокомерная… Однако ничего этого не произошло, потому что на лице моей подруги явственно читалось выражение печали.

– Уклод, – сказала она, – наша связь снова ожила: то ли шадиллы перестали глушить ее, то ли мы уже за пределами их досягаемости. Как бы то ни было, – она набрала в грудь побольше воздуха, – я получила от своих служащих на Новой Земле сообщение: твоя бабушка Юлай убита.

Уклод еле слышно спросил:

– Как это случилось?

– Электрический разряд. Повреждение стабилизатора работы мозга. Несколько тысяч вольт прямо в мозжечок. Якобы несчастный случай. – Фестина закатила глаза. – А все остальные члены вашей семьи исчезли. Надеюсь, это означает, что они попрятались; у моих людей пока нет сведений, так это или до них тоже успели добраться… Мне очень жаль.

Ладжоли подошла вплотную к мужу при первых же словах Фестины, обняла, крепко прижала к себе и замерла.

– Как это у вас, разведчиков, принято говорить? – спросил он. – Дядя ОТосподи рассказывал, что когда кто-то умирает во время исполнения своих обязанностей…

Фестина скривилась.

– Мы говорим: «Вот что значит расходный материал». Потому что остальные флотские всегда обращаются с нами, точно с туалетной бумагой.

Уклод посмотрел на нее – и покачал головой.

– Нет. У меня язык не повернется так сказать… о своей бабушке.

Он повернулся и уткнулся лицом в могучее тело Ладжоли.

Пока все это продолжалось, я не произнесла ни слова. Просто не могла.

Я не была знакома с Юлай, а то немногое, что слышала о ней, характеризовало ее… не слишком хорошо. Она была преступницей, возглавляющей семейство преступников.

И тем не менее…

Она мертва. Она умерла. Теперь эта женщина ничем не отличалась от трупов животных, которые можно найти в лесу: свежих трупов, облепленных мухами, и старых – высохших, сморщенных, словно корка хлеба.

Вот что я скажу вам по этому поводу: моя мать утверждала, что смерть – это благословение, дарованное лишь естественным созданиям. Кролики, белки, рыбы могут умереть, а мы, стеклянные люди, нет. Мы искусственные создания, и святые не пускают нас в загробную жизнь, потому что мы не достойны жизни после жизни. Наш народ проклят, его с презрением отвергает сама смерть… Так, по крайней мере, говорила мать.

Как выяснилось, она ошибалась. Моя сестра умерла, умерла навсегда. Может, на короткое время я умирала тоже… хотя это не считается, если кто-то вернет тебя к жизни.

Однако, впервые встретившись с Фестиной, я ужасно рассердилась, когда она заявила, что люди могут умирать. Я была уверена, что она просто важничает. Способность умирать казалась мне слишком удивительной, чтобы быть правдой, присущей лишь особенным людям.

Теперь, однако, я воспринимала все это иначе. «Звездная кусака» умерла. Бабушка Юлай умерла. Даже негодяи вроде адмирала Йорка и человека, который убил мою сестру, умерли. Только сейчас, здесь, в лазарете, глядя, как Уклод плачет, а Ладжоли утешает его, я впервые осознала, насколько в смерти нет ничего особенного и насколько она обычна. Смерть – не исключение, а правило: вездесущий яд, пропитывающий вселенную, и мы, на Мелаквине, были просто глупы, полагая, что смерть – благословенный дар, которого мы лишены.