Анджей Сапковский - Божьи воины [компиляция; с иллюстрациями]

— Рейнмар! — позвал он жалобно. — А я? Спаси и меня!

— Нет, Пашко.

— Но почему?

— Запрещено.

Рейневан вернулся к освобожденным, за которых он заступился: Эбервину фон Кранцу и похожему на херувимчика рыцарю. Кранц хмуро смотрел на него.

— Я знаю, — сказал он хрипло, — за что мне от тебя такая милость, Беляу. Рымбаба мне сказал. Давай не будем затягивать эту жалостную сцену. Хочешь знать, почему ты попался во Вроцлаве? Случайно. А еще из-за длинного языка Вилкоша Линденау. Он тебе был благодарен. Славил твою доброту и благородство. Слишком много, слишком часто, слишком громко. Я могу идти?

«Стало быть, это не Ахиллес, не Аллердингс, — Рейневан вздохнул от облегчения. — И не Фелициан. Не все еще пропало. Фелициан по-прежнему ищет Ютту… А может, уже нашел?»

— Кхе-кхе…

Он поднял голову. Эбервин уже пошел, а перед ним стоял рыцарёнок с волосами, закрученными в золотые кудряшки.

— А я, милостивый сударь, — сказал он с легкой дрожью в голосе, — совсем не соображу, почему вы меня освободили. Не знаю ни имени вашего, ни герба. Но вы гусит. Поэтому знайте, что мне католическая вера и честь рыцарская не позволяют иметь никаких близких отношений с еретиком. Но знайте и то, что за свободу я вам обязан. Долг отплачу, клянусь перед Богом.

— Гуситу клянешься?

— Бог мне укажет, как выполнить клятву, чтобы без греха было и без осквернения веры.

— Бог, — Рейневан посмотрел ему в глаза, — клятву твою услышал. А как ее выполнить, могу тебе сразу же и сказать. Тост поднимешь.

— Что?

— Поднимешь тост и выпьешь за здоровье дамы моего сердца. Панны… Николетты Светловолосой. Но не иначе, как на твоей собственной свадьбе, пан Вольфрам Панневиц. На свадьбе с панной Катариной Биберштайн. Тогда и только тогда я признаю клятву выполненной. А тебя — человеком чести.

Вольфрам Панневиц побледнел и сжал губы. Потом сильно покраснел.

— Я уже знаю, кто вы. — Он сглотнул слюну. — Да и слышал предостаточно. Быстрые вы, как погляжу, девушку с дитем мне сватать… С чего бы это, а? Может, этот ребенок…

— Не будь дураком, Панневиц, — тихо прервал его Рейневан. — Езжай в Штольц. Посмотри на мальчонка. А потом в зеркало. Болтать с тобой об этом больше не собираюсь. Бог слышал, — добавил он громче, чтобы все слышали. — Бог слышал, что ты поклялся.

— Рейневан, — нетерпеливо позвал Урбан Горн. — Поехали уже. Не затягивай эту жалостливую сцену.

— Благодарю тебя за то, что спас меня, — повторил Рейневан. — Но с тобой не поеду. Я возвращаюсь в Силезию.

Урбан Горн долго молчал, смотря во след удаляющейся свиты Яна из Краваж. Потом обернулся в седле. Он уже сбросил с себя образ серенького чешского шляхтича и снова был прежним Горном: Горном в элегантном плаще из тонкой шерсти, Горном в рысьем колпаке с прекрасными перьями цапли. Горном с пронизывающими и сверлящими, как сверла, глазами.

— Ты не возвращаешься в Силезию, — сказал он холодно. — Ты со мной едешь.

— Ты не слушал? — повысил голос Рейневан. — Не дошло до тебя? Я должен вернуться! От этого зависит судьба близкого мне человека.

— Панны Ютты де Апольда, — бесстрастно подтвердил Горн. — Знаю.

— Ах, знаешь? Следовательно, знаешь и то, что я сделаю все, чтобы…

— Знаю, — резко перебил Горн, — что сделаешь все. Вопрос в том, сколько ты уже сделал.

— О чем ты… — Рейневан почувствовал, что бледнеет. А потом краснеет. — К чему ты клонишь?

— Тише, коль так ваша милость. — Горн посмотрел на наблюдающих за ними поляков, тронул коня, подъехал так близко, что они соприкоснулись стременами. — Огласка делу не поможет. А к чему клоню, ты сам хорошо знаешь. Вести ширятся быстро, а сплетни еще быстрее. Ходят слухи, что тебя недавно принудили к измене. А сплетни говорят, что ты давно был предателем. С самого начала.

— Черт возьми! Ты же меня знаешь. Ведь…

— Я знаю тебя, — опять перебил Горн. — Поэтому сплетням не верю. Что касается известий… Те стоило бы проверить. Как говорится, нет дыма без огня. Поэтому, повторяю, ты не возвращаешься в Силезию. Едешь со мной в Совинец, оттуда с эскортом тут же откомандируем тебя в Прагу. Это приказ Неплаха. Я должен его исполнить, небось понимаешь.

— Послушай…

— Конец дискуссии. В путь.

Когда вечерело, они попрощались с поляками и Гласом из Либочан. Кохловский, Надобный, Куропатва из Ланьцухова и таборитский сотник повернули на оломунецкий тракт, которым собирались добраться до Одр. В Одрах, как следовало из предварительных разговоров, стоял старый знакомый. Добеслав Пухала, со всем свои польским отрядом. С некоторых пор Одры стали центром набора добровольцев из Польши и главной сердцевиной торговли контрабандным польским оружием.

Прощание было теплым. Поляки затискали и зацеловали Рейневана, а Куропатва сердечно пригласил его в Одры, чтобы, как он выразился, воевать плечом к плечу и совместно делать дела. В то время Рейневан не мог предвидеть, как скоро будут эти дела. И какими роковыми будут их последствия.

Подразделение Горна двинулись на запад по каменистой долине реки Моравицы. Вместе с поляками уехали восемь таборитов, в отряде осталось семь вооруженных моравцев, как оказалось, бургманов из Совинца — замка, который и был целью их путешествия. Их попутчиком был также освобожденный больной. Кем был этот человек и зачем Горн забрал его с собой, оставалось загадкой. Он явно еще был нездоров, потел, кашлял, чихал. Он шатался и засыпал в седле, два назначенные Горном моравца следили, чтобы он не упал.

— Горн?

— Слушаю тебя.

— Я не предатель. Ты же не веришь, что я мог бы им быть. Или веришь?

Горн попридержал коня, подождал, пока военные пройдут мимо.

— Доходящие до меня вести приводят к тому, — сказал он, сверля Рейневана взглядом, — что вера моя слабеет. Следовательно, укрепили меня в ней. И утверди.

— Догадываюсь, — взорвался Рейневан, — откуда все это, откуда все эти гнусные сплетни и поклепы. Разнеслось, что Ян Зембицкий схватил меня в Белой Церкви, взял в плен и пытался принудить к предательству, к тому, чтобы я обманул Краловца, чтобы завел его в засаду и послал Сироток на погибель…

— Верно догадываешься. И вправду разнеслось.

— И что? Предал я? Попал Краловец в засаду под Велиславом? Поражение там было или победа? Кто был разбит наголову? Мы или они?

— Одно очко тебе. Продолжай.

— Я всегда был верен делу Чаши. Сотрудничал с Неплахом, в 1427 году я направил его на след заговора Гинека из Кольштейна и Смижицкого. Потом мне сотни раз выпадала возможность измены. Я много знал, имел доступ к секретам, знал тайные планы и стратегии. Мог бы засыпать Тибальда Раабе. Мог бы продать Фогельзанг. Мог предать в 1428 году, перед рейдом и во время рейда, в Клодзке, в Каменьце, во Франкенштейне. Я мог выдать и тебя, Горн, этому многое способствовало. Вроцлавский епископ меня бы озолотил. Не требуй от меня утверждать тебя в вере, ибо это унижает меня. Ибо нет здесь промежуточных ступенек, цветов и оттенков. Одно из двух. Или веришь или не веришь. Доверяешь или нет.