Анджей Сапковский - Божьи воины [компиляция; с иллюстрациями]

— Мне никакого выкупа из Жагани не давали.

Прейшвиц посмотрел на Риксу, потом на вооруженного в полупанцире. Вооруженный вышел вперед. И заговорил:

— Светлейший князь Ян, illustrissimus dux [1029] сиятельный князь ( лат .). и хозяин Жагани, моими устами передает, что он согласен…

— Восемьсот рейнских злотых [1030] См. примечания к четырнадцатой главе. , — грубо оборвал Кромешин. Если заплатит, то я его пощажу [1031] См. примечания к четырнадцатой главе. . Я всё сказал. И прощаюсь. Брат Царда, ставь войско в походный порядок.

— Мариенштерн, — задумчиво повторила Рикса. — Монастырь цистерцианок. Это посреди дороги между Згожельцем и Будзишином. Отсюда будет дня три езды.

— Два, если гнать коней, — поправил Пётр Прейшвиц. — Это Виа Региа, ею хорошо путешествовать. А я как раз в ту сторону. Охотно провожу.

— Тогда не будем терять времени, — решила Рикса. — Давайте до сумерек доберемся хотя бы до Новогродца.

— Я не могу, — ответил Шарлей на вопросительный взгляд Рейневана. — Кромешин был прав, я на службе. Табор не простил бы мне дезертирство, а за дезертирство — петля. Люди из моего собственного отряда набросили бы мне петлю на шею.

— Зато я поеду, — тихо заявил Самсон. — Недоумкам всё сходит. Они не смогут объявить меня дезертиром, поскольку я и не нанимался. Я был в инвентаре Шарлея. Когда он скажет, что я пропал, это будет так, если бы у него собака сбежала.

— С Богом, Шарлей. — Рейневан вскочил в седло. — Береги себя.

— Это вы берегите себя. Вас четверо, а у меня шесть тысяч приятелей. Плюс двести возов с артиллерией.

Солнце садилось. В Болеславце смердело горелым, на пожарищах стелились огоньки. В Болеславце застывала черная кровь в канавах. В Болеславце одни собаки выли, другие рвали тела убитых. Болеславец звучал стонами раненных и умирающих, плачем обездоленных и осиротелых, отрывками молитв тех, кого лишили надежды.

Наконец солнце зашло, а израненный город утих.

Nox ruit et fuscis tellurem amplectitur alis [1032] См. примечания к четырнадцатой главе. . Ночь наступила, и всё живое погрузилось в сон.

«Бедный Рейневан.

Мне его очень жаль, Маркета. Очень сожалею, что никоим образом я не мог помочь ему в его несчастье. К монастырю цистерцианок в Мариенштерне мы добрались за два дня езды. Лишь затем, чтобы узнать, что панны Ютты там нет. Это сильно удручило Рейневана. Но еще сильнее удручило его то, что Ютта там была. На протяжении трех месяцев, от половины февраля до Зеленых праздников [1033] Троица (в эти дни дома украшают зеленью). . Он разминулся с ней всего на месяц.

Мы объехали окрестные женские обители. Искали у кларисок в Сэйсслице, у бенедиктинок в Риесе, у магдалинок в Любане. В Згожельце мы расспрашивали цистерцианок из Мариенталя под Острицом, бежавших после того, как их монастырь был сожжен в 1427 году. Ютты мы нигде не нашли, нигде ничего о ней не слышали. Рейневан совсем отчаялся. Я не мог ему помочь.

Мне его очень жаль.

Тебе тоже?

Из Лужиц мы вернулись в Прагу, в середине августа туда также прибыл Шарлей, какое-то время мы провели вместе, но вскоре Шарлей возвратился в полевое войско. В настоящее время он стоит где-то под Йичином, а ходят слухи о следующем рейде на Лужицы, который должен начаться после святого Вацлава.

Рейневан остался в Праге, в аптеке «Под архангелом», вместе с тамошним чародеем он пробовал отыскать Ютту с помощью магии, безрезультатно. Потом в окрестностях Псаж вспыхнула эпидемия, и он как медик по призванию поспешил лечить. Не колебался ни минуты. Переборол себя, не поддался отчаянию. Много правды есть в словах: то, что нас не убьет, то нас сделает сильнее.

А я?

Я решил вернуться сюда, в Рапотин. Надолго ли? Настолько, насколько это будет возможно.

Что дальше, спрашиваешь? Несомненно мы снова встретимся, мы трое, несомненно это случится очень скоро. Судьба нас сильно связала между собой, на доброе и злое. А ведь ничего не происходит без причины.

Судьба сильно связала меня с ними, Маркета. Очень сильно.

Почти так же сильно, как и с тобой».

Боже, великий Боже, venerunt gentes in hereditatem tuam , снова язычники пришли в наследие Твое!

То ли это за грехи наши, то ли это poena peccati , что постоянно к нам еретик с мечом и огнем вторгается?

Anno MCCCCXXIX, ipso die sancti Johannis baptiste [1034] 1429 год, в день святого Иоанна Крестителя ( лат. ). гуситские разбойники нанесли ущерб нашему любимому монастырю, нашему скрипториуму и книгособранию нашему, гордости нашей! Они посягнули на сочинения такой величины, как «De fide cathholica» , Алануса Островитянина, «Libre de meravelles» Раймунда Луллия и «Clavis sanationis» Симона Генуэзского, на такие уникальные работы, как «Hierogliphica» Гораполлона Египетского и «Bestiare» Пьра из Бове, на трактаты и кодексы такого прекрасного исполнения, как «Expositio totios mundi et gentium», «De magia veterum», «Liber de mirabilibus natura arcanis», «De amore», «Secreta mulierum » и много других, может быть, единственных в мире экземпляров. Руки бы им пообламывать!

Полгода не прошло, а снова нашествие. Снова виклифисты, Taborienses, Orfani et Pragenses [1035] табориты, Сиротки и пражане ( лат. ). , а во главе у них Procopius Rasus [1036] Прокоп Голый ( лат. ). , тот, как он приказал себя называть gubernator Taboriensium communitatis in campis bellancium [1037] командир полевой армии Табора ( лат. ). , самый великий и самый жестокий среди апостатов и ересиархов, в сущности не человек ex muliere natus [1038] рожденный женщиной ( лат. ). , но monstrum detestabile, crudele, horrendum et importunum. Eodem anno circa festum sancta Lucie [1039] чудовище гадкое, жестокое, страшное и ненасытное. В тот же год около дня святой Лючии ( лат. ). , он же Прокоп со всей своей армией до сих пор непобежденной, cum curribus, cum peditibus et equitibus [1040] с возами, с пушками, с пехотой и конницей ( лат. ). отправился ad marchionatum Misnense [1041] к мейсенскому маркграфству ( лат. ). , сея смерть и пожары. И дошел до реки под названием Мульда. Зима же в тот год была мягкой…

Перо высохло и неприятно заскрипело по выскребенному пергаменту. Старый монах-летописец опустил его в чернильницу.

Прислужники осветили палату, зажегши свечи на всех подсвечниках. Вроцлавский епископ Конрад даже засопел от удовольствия, увидев выражение восхищения на лице Гжегожа Гейнче. Он знал, что инквизитора нелегко было удивить, не говоря уже о том, чтобы восхитить.

— Ну что? — гордо спросил он, радуясь произведенному впечатлению. — Хорошая вещь, а?