Анджей Сапковский - Божьи воины [компиляция; с иллюстрациями]

Стенолаз посмотрел на него косо, он мог бы поклясться, что услышал тон горделивой насмешки. Но лицо Божички было настоящим зеркалом набожности, искренности и смирения, и в этом смешении его физиономия выглядела почти тупоумной.

— Больше ничего не можешь мне сказать? — спросил он, не спуская с дьякона глаз. — Ничего не знаешь? Ничего не подозреваешь? Хоть и был вместе с князьями? И может, даже видел того шпиона?

— Я лицо духовное, — ответил Божичко. — Не пристало мне вмешиваться в дела светские, nemo militans Deo implicat se negotii secularibus [1052] никакой Божий воин не вмешивается в дела светские ( лат .). . А сейчас, сударь, позвольте мне уйти. Я должен торопиться во Вроцлав. А может, вы тоже туда возвращаетесь? Мы могли бы тогда вместе, было бы веселее, как говорит пословица comes facundus in via … [1053] Comes facundus in via pro vehiculo est… — «Говорливый попутчик в дороге — как воз, т. е. скрашивает путешествие и сокращает время». Публий Сириец, «Сентенции». — Примеч. автора.

— Facundia [1054] Красноречие ( лат .). , — резко оборвал Стенолаз, — в последнее время меня подводит, плохой бы был из меня попутчик в дороге. Кроме того, мне надо уладить здесь пару дел.

— Представляю. — Божичко бросил быстрый взгляд на выстроенные за ним шеренги Черных Всадников. — Ну, тогда кланяюсь, господин Грелленорт. Пусть вам Бог даст… То, чего вы заслуживаете.

— Благодарю тебя за благословление, слуга Божий. — Стенолаз потянулся к вьюкам, достал оттуда походную флягу. — Я тоже желаю тебе счастья… В меру твоей набожности. Давай выпьем за это.

Он сам выпил первым. Божичко внимательно наблюдал за ним. Потом взял поданную фляжку, сделал глоток.

— С Богом, ваша милость Грелленорт.

— Взаимно, ваша милость Божичко.

Дуца фон Пак подъехала рысью, стала возле Стенолаза с копьем поперек седла. Оба смотрели, как дьякон на буланой кобыле исчезает за голым хребтом холма.

— Теперь, — прервал молчание Стенолаз, — остается только дождаться. Рано или поздно он поранится железом.

Ты, наверное, удивляешься, — продолжил он чуть позже, не обращая внимания на молчание девушки, — что я пожертвовал на этого попика последнюю порцию Перферро? Не считая того глотка, который мне пришлось выпить самому, чтоб у него не возникло подозрений. Зачем я это сделал? Назови это предчувствием.

Дуца не ответила. Стенолаз не был уверен, понимает ли она. Это его не волновало.

— Назови это предчувствием, — повторил он, разворачивая коня и подавая Всадникам знак выступать. — Интуицией. Шестым чувством. Называй как хочешь, но у меня этот Божичко под подозрением. Я подозреваю, что он не тот, за кого себя выдает.

В монастыре доминиканок в Кроншвице в это время находились четыре послушницы, две ancillae Dei [1055] прислужницы Божьи ( лат .). , шесть конверс и четыре панны из хороших семей. Количество изменялось, девушки уходили и приходили, а прибытие новенькой каждый раз было сенсацией. Новенькая бросалась в глаза. Лица становились привычными так быстро, что каждое новое мгновенно притягивало взгляд. Новенькую отличала также осанка: она еще не привыкла горбиться и смиренно опускать голову, благодаря чему возвышалась над общим уровнем. Выдавал ее также голос, диссонансом выбивающийся из общего шепота. Естественно, строгая монастырская дисциплина в молниеносном темпе нивелировала различия, раздавливая их, словно каток, но какое-то время новоприбывшая становилась сенсаций сезона.

Девушка, которую подселили в дормиторий [1056] спальня ( лат .). в канун Иоанна Крестителя, имела, как оценила Ютта, все качества сенсации сезона. Она была чрезвычайно красива, ее стройную фигуру был не в состоянии испортить даже безобразный мешок, который здесь называли рясой конверсы. Каштановые волосы завивались на лбу в шаловливый локон, а в карих глазах играли плутовские искорки, не соответствующие вроде бы озабоченному приятному овальному лицу.

Девушка села на выделенную ей кровать, единственную свободную в дормитории. Волею случая это была кровать возле кровати Ютты. Которая как раз подметала в дормитории.

— Я Вероника, — представилась новоприбывшая тихо. И робко. Запрет употреблять имена был первой вещью, которую конверсе вбивали в голову. Если голова не была сильным ее местом, то запрет вбивали иногда другим способом.

— Я Ютта. Здравствуй и располагайся.

— Приличная кровать, — оценила Вероника, присев и подпрыгнув несколько раз. — В Вейссенфельсе у меня было намного хуже. Надеюсь, на ней никто не умер?

— В этом месяце? Никто. Не считая Кунегунды.

— Зараза! — Вероника перестала подпрыгивать. — От чего она умерла?

— Говорят, — Ютта улыбнулась уголком губ, — что от легких. Но я думаю, что от тоски.

Вероника долго смотрела на нее, а в ее глазах вспыхивали искорки.

— Ты мне нравишься Ютта, — сказала она наконец. — Мне повезло. Я сегодня помолюсь за покойницу Кунегунду, с благодарностью за то, что она освободила эту кровать. А относительно соседки слева мне также пофартило?

— Если у тебя вкус к кретинкам, то да.

Вероника прыснула. И тут же посерьезнела.

— Ты мне вправду нравишься.

— Ты вправду не теряешь времени.

— Потому что его жалко терять, — Вероника смотрела ей в глаза, — когда встречаешься с родственной душой. Это не каждый день случается. Кроншвиц — не первый мой монастырь. А твой?

— Тоже нет.

— По-прежнему холод, — как бы печально констатировала Вероника. — По-прежнему недоверие и ощетинившиеся иголки. Тебя здесь держат или очень недавно, или очень давно.

— В этом монастыре, — несколько ласковее ответила Ютта, — меня держат с двадцатого мая. А вообще меня держат в заключении с конца декабря прошлого года. Извини, но я не хочу об этом говорить.

События декабря 1428 года врезались в память Ютты как последовательность внезапных, но не связанных общим значением образов. Началось в тот день, когда ржание коней, крик и треск взламываемых ворот нарушили сонное спокойствие монастыря кларисок в Белой Церкви. Она была в трапезной, когда туда ворвались вооруженные схватили ее и выволокли во двор. В памяти возникли картинки.

Связанный Рейневан, дергающийся в руках кнехтов. Аббатиса с разбитыми в кровь губами, ее книги, ее гордость и слава, пожираемые огнем на огромном костре. Заплаканные монашки и послушницы.

Потом Зембицы, хорошо знакомый ей город, знакомый замок, знакомый рыцарский зал. Знакомый ей князь Зембицкий, одетый — как всегда, модно — в стеганый лентнер [1057] разновидность туники, которую рыцари носили, как правило, когда не надевали лат. , mi-parti [1058] сшитый из ярких тканей, контрастирующих друг с другом. и poulaines [1059] башмаки с поднятыми вверх носками ( фр .). с длиннющими носками. Ян Зембицкий, которого называли образцом и зеркалом рыцарства, некогда такой учтивый к ее матери и такой щедрый к ее отцу, который ее саму когда-то удостоил милым комплиментом. И вот внезапно это зеркало рыцарства с пеной на губах рвет на ней одежду, при всех присутствующих в зале мужчинах обнажает ее и бесстыдно касается, мерзко угрожает ей позором и пытками. А всё для того, чтобы шантажировать и запугать Рейневана, ее возлюбленного, ее любимого, ее Алькасина, ее Ланселота, ее Тристана, который смотрел на всё это с перекошенным лицом, белым, как рыбье брюхо, с глазами, из которых, казалось, вот-вот брызнет кровь, смешанная со слезами ярости и унижения. И вот этот Рейневан, тот самый и одновременно словно чужой, абсолютно чужим, никогда не слышанным голосом соглашается на какие-то страшные, ужасные, недостойные, позорные вещи. Соглашается на них, чтобы спасти ее.