Александр Афанасьев - Экспедитор

Стоя перед таким крестом на обочине, я почувствовал ненависть. Впервые после Катастрофы я ее почувствовал. Хотя нет… крайний раз я ненавидел в Казани – я уже рассказывал. Потом перестал ненавидеть – какой смысл, кого? Монстров, которые просто хотят жрать? Или барыг, которые просто хотят нажраться?

Но теперь я ненавидел. И не только себя – я ненавидел нас. Мы жили тем летом 2014 года и не чухали беды – а люди тут просто умирали [39] Не все так однозначно – Россия все же немало помогла, это факт. Второй факт в том, что в 1991 году на референдуме за независимость Украины высказались 83 % луганчан. Никто их не подкупал и не заставлял. Происходящее сейчас – итог того выбора. .

Не говоря ни слова, достал ПБ, выстрелил в воздух. Пацаны сделали то же самое, только предварительно отомкнули магазины и выбросили патроны из патронника. Безмолвный салют жертвам той войны, которую не успели довоевать и которая теперь не имела никакого значения.

– Александр Вадимович…

Я обернулся – Паша.

– Чего тебе?

– Ирина говорит, тут неподалеку база есть, при шахте там люди. Там ее должны помнить, нас как родных примут.

– Поехали селиться…

Пока шли к машине, подал незаметно знак – всем повнимательнее. Мало ли что там может быть, какие там люди. Хотя место, где мы не просто постояльцы, нам здесь очень пригодилось бы…

Место, куда нас привела Ирина, было километрах в двадцати от города.

Небольшой городишко, типично шахтерский, с терриконами на горизонте. Улочки, мазанки из камня и глины – из дерева тут не строят, мало тут дерева. Выделяются панельные двухэтажки – раньше в колхозах-передовиках такие ставили. Горы угля, сваленные прямо у домов – это вместо поленниц, кое-где – «КамАЗы» с нарощенными бортами и старые китайские самосвалы.

– Первый, всем плюс.

– Двойка плюс.

– Из машин не выходим. Сомяра, иди понюхай. Один с тобой.

– Плюс.

Если что – мы всю эту парафеналию быстро на ноль помножим, учитывая, что на каждого по три-четыре ствола. И пулеметы на машине.

К вечеру мне было уже стыдно, что я целился в этих людей. Настолько, насколько мне может быть стыдно вообще.

– Ирину вы откуда знаете?

– Так Ивана Ильича дочка, тут росла. Мы и не думали ее живой увидеть, она как раз по квоте поступила, уехала в Москву учиться…

Ясно все…

По квоте поступила – дальше мне можно было и не объяснять. Я в Нижнем наслушался историй – еще до всего до этого. В московских университетах училось до хрена кавказцев, потому что диплом был одним из способов попасть на госслужбу – способ, которым на Кавказе всегда самоутверждались и самоутверждаются. Кстати, кавказцы никакие не анархисты, их поставь на пост и дай власть, так они тебе такое утворят! Особенно без пригляда если. Так вот, в универе часть из них создавала ваххабитские ячейки и читала Коран, чего в их родных республиках опасались делать, потому что могли замешать [40] Специфический термин, означает, что молодого человека обвинят в ваххабизме и будут требовать у родственников денег, чтобы отмазать. Причем нередко обвиненный без вины парень, попавший с ваххабитами в одну камеру, озлобляется и на самом деле становится ваххабитом. , а часть создала настоящие бандитские группировки, под стать тем, что были в Казани в конце восьмидесятых. Девчонок они ломали и делали из них гаремы – кто это знал, смотрел сквозь пальцы. Потом, когда все началось, те, кто выжил, сбился в настоящие банды и начал заниматься работорговлей.

Одной из жертв такой вот банды стала моя Элина – и хотя я сам себе никогда в том не признаюсь, наверное, без нее я не взял бы в Ульяновске с собой эту бедолагу.

Но раз взял – то и ответ за нее держу. И потому хрен я кому-то расскажу, чем она в Ульяновске занималась. И так много зла, и так много беды. Пусть лучше никто и ничего не знает.

– А сам Иван Ильич?

– Помер.

– Тогда?

– Нет, недавно. Не дождался. Он до конца верил, что доча жива. Помер – а теперь вон оно как вышло…

Здесь, в двадцати километрах от Луганска, упорно теплилась жизнь. Кто выжил – тот выжил и продолжал жить, держали скотину, вели огород, хозяйство держали. Как могли, поддерживали жизнь в шахтах – где это было возможно, теми силами, какие есть. Местная специфика – это копанки, шахтеры руками, ручным трудом, как в девятнадцатом веке, разрабатывали близлежащие пласты, на примитивной механизации добывали уголь и везли продавать. Продавали дешево, потому что здесь много угля добывалось. Ближе к Москве он стоил бы намного дороже, там торфа и мало изначально было, и не хватает уже сейчас.

– Она-то откуда с вами?

– В Ульяновске попросилась, узнала, что сюда идем. Сами мы с Ижевска, слышали?

– Нет.

– Автоматы Калашникова там делают.

– До сих пор делают?

– Делают, делают. Чего бы их не делать…

Баня на угле, без дровяного духа – дело для меня, уральского, несколько непривычное. Но пар есть пар, а жар есть жар. И пропарился, и прожарился – чего еще надо?

Вышел на улицу… улица незамощенная, когда-то был здесь асфальт, да когда это было? Давно, в той державе, которая половине мира помогала. А так – домишки, разбитая дорога, треск пилы – ее мотор используется для привода в копанках, через примитивный редуктор. Грязь и распахнутое настежь небо…

Вот и скажите, что тут – не Россия.

Пошел к дому, в котором мы остановились – он приличным, кстати, был, видимо, Иван Ильич кем-то важным был или на шахте, или в районе. Перед домом ныкался Сомяра, он был настороже, с автоматом. Две ходки за спиной у человека как-никак. Почему я взял его в группу и почему доверяю? А потому же, почему и всем остальным – делом доказал. Тюремный опыт – это тоже опыт, тем более сейчас, когда двери открылись и отморозки с сотен зон хлынули в умирающий, корчащийся в судорогах мир.

– Ну чо?

Сомяра сплюнул.

– На первый взгляд, мужики. А там как разглядишь?

– Неспокойные времена нынче наступили по ту сторону забора, неспокойные и мутные. Как беда случилась – не достойных прибавилось, а ссученных, твари всякой.

– Оно так.

– Ничо. В доме нашем общем перекантовались и тут не помрем до времени. Только ты знать должен одно.

– Ну?

– Пацанчик этот, что с нами без билета катит…

– Ну, ну?

– Останется он здесь. Сто пудов.

– Слышал?

– Знаю.

Я сплюнул.

– Сюда его зови.

Сомяра неспешно поднялся и отправился выполнять поручение.

Увидев Пашу, я понял, что Сомяра прав. Останется он тут. Сто пудов. Потому что любит. Это видно сразу – как изнутри светится.

Кому-то дано, а кому-то нет. Мне вот – нет. Не дано было этого счастья хлебнуть. Как я всегда говорил – не везет в любви, везет в деньгах. И наоборот.

Не знаю, почему так. Была по молодости девчонка, с которой ничего не вышло, – и с тех пор как отрезало. Ничего нормально не выходило. Может, потому что я изначально себе такие цели ставил: полюбить – так королеву. А надо было, как все делают, так и сделать – взять первую попавшуюся, что попроще и без претензий, наплодить от нее детей, потом налево ходить, если случай подвернется. И мозг себе не сношать, что живешь с человеком, который тебе, по сути, на хрен не нужен. Жрать сготовлено, рубашка постирана, дети прибраны – чего еще?