Александр Нагорный - Плач Стали

Броник отбивает направленный в меня меч, Пересвет отсекает кисть. Добрыня заскочил за покалеченного разбойника и врезал в спину противнику бати. Владислав порвал дистанцию, ударом кулака смял шлем и череп под ним. Его в плечо достаёт клинок, Броник, потеряв голову, прямолинейно атакует и пропускает выпад в горло. Первый…

Рёбра будто ошпарили, возвращаюсь в бой, инстинктивно отпрыгнув от одного клинка, и тут же уворачиваюсь от другого. Второй – взмахнув руками, валится наземь Пересвет, пронзённый в спину тяжёлым копьём. Всё ясно – ополчения больше нет, противник перестроился.

Владислав с рёвом бросается к врагу в дорогих доспехах, что ж, хороший выбор. Добрыня справа, я слева, для нас главное, чтоб бате не успели помешать. Меч Владислава не смог пробить сверкающий панцирь, скользнул, гигант вбивает меч бате в грудь, он падает на колено.

Добрынюшку ударили в живот, он хватается за лезвие, с ладоней хлещет кровь. Мне обжигает и замораживает левое плечо, успеваю отшагнуть и присесть, над головой пролетает шипастая дубина.

Страшные когти вонзаются в лопатку, меня разворачивает, как во сне плавно качнулся небесный купол, в душе проснулась первая слабенькая нотка, на краю сознания затренькали бубенцы – море, и как море холодные глаза в прорези наличия шлема… Душа запела с небом, морем, сталью в унисон, время остановилось… а-а-а!!!

Все силы, всю страсть, всю ненависть в бросок – отцовский меч срывается молнией, прожигает ледяные глаза. Лезвие с хрустом пробивает переносицу, голову в шлеме запрокидывает вверх, через щель в наличии выплёскивается султан алых брызг, разлетаются веером, рубиновые капли, сверкнув, на миг застывают…

Обжигает спину, во мне нестерпимо полыхнуло, медленно из груди выходит сталь, указывая на море. Волны качнулись, ахнули вверх, земля вздыбилась, приняла в объятия.

Матушка сыра Земля! Вот я и с тобой… наверное, навсегда, что ты говоришь? Какие паруса? Я ничего не вижу! Кругом дым и пламя, горят дома… в костре до неба мерзостно чадят трупы врагов – им надолго запомнится этот берег. Чёрный дым, пламя над алой пеной прилива, и тела в волнах – закончен ещё один прибыльный набег.

Чёрный дым и пламя на парусах разбойничьих лодей, среди огня ворон распростёр чёрные крылья. Ты летаешь сквозь мрак, птица смерти, но тебе не преодолеть бездны моей души… я вернусь и сверну твою поганую шею! Отдохну только, может быть, в другой жизни… боги! Как больно! Когда уже закончится этот бред?! Когда я, наконец, умру???

Я должен был умереть и, без всякого сомнения, умер. Неслышно подошла тётенька-смерть, положила на голову ласковую руку, и невыносимая, разрывающая душу боль смягчилась. Почудилось на груди лёгкое дыхание, боль унесло совсем.

Я знал, что за мной пришла смерть, или мне казалось, что это смерть – я ощущал присутствие кого-то прекрасного, очень доброго, по-настоящему меня любящего. Послышался голос, поющий без слов, утешая, баюкая. Я подумал ещё – ну, что за ерунда? А как же кино про всю прожитую жизнь? Даже две жизни… ладно, одну с половиной! Где тоннель и свет в его конце? На совсем уже крайний случай, где провал в преисподнюю? Смерть это просто сон, что ли?

Сознание погрузилось во тьму, вернее, это я потом подумал, что пропало – не было ни ощущений, ни времени, собственно, как и положено по естественнонаучной версии смерти – на самом деле словно произошёл перепад в сети, скачок напряжения.

«Свет» мигнул, и ощущения резко сменились, как кто-то услышал меня – я переживал свою жизнь и жизнь Горислава. Сцены сменялись, перекликались, словно две жизни вели некий спор, обменивались аргументами.

Суть спора я не уловил, да мне это и не требовалось – меня переполняли чувства, я жадно любил и восхищался всеми, кого недолюбил и недооценил. Искренне, от всей души злился, презирал и ненавидел…

Наконец, две судьбы слились, некто дотошно разбирал мой опыт, зачем-то показывал в замедленном режиме отдельные картины. Особенно интересным было то, что показывалось всё со стороны – я не мог это видеть и помнить.

Дошли до побоища, его разбирали особенно тщательно, показывая действие с разных ракурсов. Только комментариев и не хватало, типа «мечник 78лвл, хп 10000, защита 200, щит 200, атака 1000…».

Это бред, конечно, мне и без пояснений стало ясно, что в целом маневр со встречной атакой сочли разумным, а исполнение слабеньким, по уму можно было самому загасить, минимум, ещё троих и дать своим больше времени и шансов убить ещё нескольких уродов.

Главное, что я понял, смерть каждого из врагов – это десятки, сотни жизней моего народа. Это очень важно, и нет мне прощения – бой не зачтён, или засчитан условно в надежде на достижение более-менее приемлемых результатов.

На этом месте, по идее, я должен был расстроиться. Ага, три раза, блин. То есть я согласен этому огорчаться ещё три и тридцать или триста раз ещё! Вот прям готов сгорать со стыда после бесчисленных схваток, только бы позволили боги!

Возликовать во всё горло и воздать богам хвалу я не смог только потому, что всё-таки немножечко умер. Лежу такой изрезанный лицом в землю весь в крови и сам себя вижу немного со стороны и сверху. Разбор закончился, мне позволили оглядеться.

В самом деле уже ничего не показывали, я смог сам управлять «камерой». Для начала взял крупный план – в неверном, пляшущем свете пожарищ под равнодушными звёздами у ворот за тыном лежали тела, множество тел.

«Приблизив» изображение, разобрал Владислава и братцев, убитых родовичей… все без доспехов и оружия, некоторые разуты, хоть не раздели мародёры, пренебрегли самодельной домотканой одеждой. Я испытал беспокойство – лесное зверьё пока отпугивал огонь, скоро на запах крови пожалуют…

В «поле зрения» появились три фигуры с факелами, я навёл «зум» – мама с Ланой и высокий длиннобородый мужик с непременным посохом, конечно, ведун Остромысл! У Ланы заплаканное личико, у мамы и кудесника скорбные лица серьёзны, сосредоточенны.

Идут к разбитым воротам, прямиком к нам. Мама воткнула факел в землю, Лана отдала свой ведуну, они принялись внимательно рассматривать тела, кого-то искать. Перевернули лёгкое тельце Горика, узнали. Лана снова заплакала, мама взяла у кудесника факела, тот опустился рядом со мной на колени, отвязал с пояса фляжку, полил чем-то мне на лицо, что-то шептал. Достал из-за пазухи маленький неприметный пузырёк, несколько капель упали Горику на стиснутые губы, белеющие сквозь прокушенную кожу зубы.

Лицо чудесно стало меняться, сгладилась гримаса боли, пропал оскал, губы чуть приоткрылись, и кудесник влил в них всё содержимое пузырька. Повернулся к маме, кивнул, она сняла с плеча суму, вынула свёрток ткани. Мама и Лана укутали Горислава, Остромысл взял тело мальчишки на руки. Они пошли, а я смотрел вслед, недоумевая – а как же я? Дальше-то что? Серьёзно растеряться не успел, изображение мягко погасло, пришёл сон.