Николай Бахрошин - За пять минут до

Наверняка сотрясение. Лечи теперь дурака. Знатно его отделал господин Обрезков. Надо же, а с виду не скажешь! Вроде субтильный типчик, интеллигент поколения «мимо денег».

– Тогда я не понимаю! Хоть тресни, не понимаю! – рявкнул Леха. – Как такое могло случиться?! Какой-то писака, журналюга – и вы…

Груздь уже рассказал, что произошло на заброшенной стройке, и теперь отцы-командиры думали думу. Бабай – сидя, поглядывая на бар в углу просторной гостиной, но сдерживаясь пока, Леха – вот неймется ему! – периодически срываясь с места и бегая по комнате от избытка чувств.

Для своих дел в Скальске Бабай через подставных лиц снимал большой коттедж с высоким забором. Для краткости терминологии – база. Место не людное, укромное, конец улицы, почти в лесу. Приехать-уехать, машины укрыть во дворе – без вопросов, удобное место.

– Нет, не понимаю!

– Кончай, Леха, – сказал Бабай. – Уймись, пока все вокруг не переколотил. Заладил тоже – не понимаю, не понимаю, будто сопромат сдаешь.

– Сроду никого не сдавал! – сразу набычился Леха.

– Не бери в голову, экономь место… Ты, Груздь, говоришь, писака кричал не по-нашенски?

– Да пес его разберет, в горячке-то. Или кричал, или каркал, сам не пойму. Я вот много языков знаю… (Отцы-командиры одновременно изумленно вскинулись.) То есть слышал, когда в Анталии отдыхал. И на Мальдивах тоже – это в позапрошлом году, со Светкой. Так не похоже ни на один, что я слышал.

– Так рассказывай, полиглот, на что похоже?

– Кто?.. А… Черт его поймет. Как-то совсем по-другому. И дрался он…

– Как?

– Да черт его поймет… Не по-нашему, что ли. Даже не знаю, как объяснить… Так не дерутся, так убивают. И глаза… Не знаю, как объяснить.

Отцы-командиры вопросительно переглянулись.

– Интересные дела… В нашем городке не соскучишься… – задумчиво подытожил Бабай. – Так, Леха?

– Дела, – подтвердил зам.

– Значит, надо разбираться, – вздохнул Бабай. Снова подумал – выпить коньяка или не выпить? А чего ждать, с другой стороны?

– Тут вот еще что, Бабай, по поводу старого убийства заммэра Закраевского, в котором ты просил покопаться, – робко, словно оправдываясь, подал голос увечный Груздь. – Дело давнее, мутное, но кое-что все-таки удалось нарыть. Потолковал я тут кое с кем из ментов. Ну подмазать пришлось кое-кого, иначе никак. Я потом в рапорте напишу, кому сколько…

Бабай снова заинтересовался. Выразительно махнул толстой ручищей, показывая, что о мелочах – потом.

– Вот порекомендовали мне менты одного бывшего опера, мол, если кто и помнит, то он. Плотно с этим делом работал и даже имел свое, особое мнение, за которое его чуть не поперли с работы. Несколько лет назад его все-таки выставили на пенсию с неполной выслугой, ну это уже за другое. Не задалась у мента карьера, а опер, рассказывали мне, был от Бога, дотошный, въедливый – настоящий сыскарь… Он, опер, до сих пор живет в Скальске, домик у него, садик-огородик, куры-гуси. Иногда подрабатывает в охране, но больше по белогорячему делу…

– Пьет? – уточнил Леха.

– Еще как! Была бы она твердая, грыз бы.

– Пьет – это хорошо, – одобрил Бабай. – Даже очень хорошо! Пьющего человека разговорить легко.

Груздь дернул шеей, обозначая осторожный кивок:

– Если печень из железобетона… В общем, встретился я с ним. Пьет мент как конь, точно. Но мозгов не пропил, сразу мне сказал: «Стол видишь? Клади сюда сумму. Сколько положишь, на столько и разговоров будет. А нет – выход там же, где вход. Только в другую сторону, не перепутай случаем». Смеется, змей отставной… Ну я помялся, помялся и положил ему штук тридцать с мелочью – сколько в бумажнике было. Показал пустой бумажник – извини, дядя, нет больше. Дело-то важное…

– Ну хватит уже полушки считать! – прикрикнул Бабай. – Ты не тяни, суть давай.

– Вот я и говорю суть. Тридцатки оперу хватило. Сели, выпили, разговорились, он закусочку сообразил…

Бабай мысленно простонал. Груздя и раньше торопить – как асфальтовый каток толкать, а уж теперь, с прибабахнутой головой… А ведь парень действительно нарыл что-то важное. Чуйка екает – есть!

– Мент сказал, что с самого начала расследование убийства заммэра пошло не тем путем, – продолжил Груздь. – Кричали все – маньяк, тверской мясник, мэр Гаврилюк в телевизоре лацканы на груди рвал. Задергали всех: и начальство, и следаков, и экспертов, операм вообще каждое утро пинка под зад. Не было времени сесть, разобраться. Он сам уже потом понял, перебирал фотки с места преступления и сообразил – нет, не то. Не маньяк это. Слишком нарочито, напоказ сделано. У Мясника – почерк, а здесь – самодеятельность. Но всем уже было по барабану, городская верхушка вовсю дербанила наследство Семена Закраевского, версия залетного маньяка всех устраивала. Ну оперу-то что с того наследства – дырка от бублика, зато появилось время подумать. Для начала, рассказывал он мне, одна характерная деталь – «Царское село» насквозь просматривается видеокамерами, пусть не все исправны, но и работающих выше крыши. А ведь убийца ни разу не мелькнул в объективе. Значит, знает, где камеры, даже скрытые. Напрашивается вывод, что убийца все-таки из местных. Причем из близкого окружения Семы, потому что и местных не слишком-то пускали на ту закрытую территорию… Это я рассказываю, как опер мне говорил, – перебил сам себя Груздь. – Он, когда выпьет, любит поговорить, это видно.

– А кто не любит? – ухмыльнулся Бабай.

– Вот… Ну опер мне долго рассказывал, как он проверял версии заказа, разборок по бизнесу, личной мести. Но сам, говорит, чувствовал – не то. Было там что-то неожиданное, не укладывающееся в привычные схемы, чего он никак уцепить не мог. И, говорит, словно осенило в один момент – сирота! Приемыш Закраевского, тихий и незаметный мальчик Север.

Да, мол, с первого взгляда вроде нет смысла. Сема, будь он жив, и учиться бы его отправил в столицу, и денег бы дал на собственный бизнес – зам-мэра тратиться не боялся, умел вкладываться. Но, рассудить иначе, при нем Север всегда оставался бы на вторых ролях, приемышем, обязанным всем папе Семе. А мальчик-то был не простой, с амбициями, если к нему присмотреться. Мент между делом поговорил о нем с детдомовскими, еще кое с кем и заметил – боялись мальчика Севера. Не только мальцы, самая шпана детдомовская. Не любили – ладно, бывает, но ведь боялись по-настоящему. И учителя тоже. С опаской о нем рассказывали, невольно приглушали голос, словно оглянешься, а он – за спиной.

Бабай, слушая, кивнул. Уж ему-то понятно.

– Вот… Взяв за версию Севера Закраевского, он сам почувствовал, что схема наконец складывается. Как подтверждение – кража велосипеда из детского лагеря, который потом нашли неподалеку от лагеря со сломанными спицами. Ну сломать спицы можно парой хороших ударов. Если хочется сделать вид, что велосипед украли местные хулиганы, покатались, сломали и бросили… Непонятно было, как быстро проехать через лес в темноте на велосипеде. И тут кто-то из детдомовских рассказал, что Север ночью ходил как днем. Вроде зрение у него такое необычное, в любой темноте видит. Уже не совпадение. Косвенная улика получается.