Николай Бахрошин - За пять минут до

– Поехали? – спросил Остомысл красивым, густым баритоном, выравнивая узел галстука перед боковым зеркалом.

– Да, тронулись. Мне сегодня пораньше бы подскочить на работу. Вчера в седьмом доме слесаря трубы меняли в подвале, нужно глянуть, чего они там напортачили.

– Ага… Я тебя, Федя, до поворота на Энгельса подброшу. Устроит?

– Годится, Максим Евгеньевич. Оттуда до седьмого – два шага с припрыжкой.

– Седьмой – это девятиэтажка, где «Промтовары» внизу?

– Следующая за ней.

– Ладно, довезу, крюк невелик.

Машина лихо развернулась на пятачке и двинулась в сторону Скальска, отсчитывая выбоины глухими ударами подвески.

– Эх, дороги… – вздохнул нотариус, жалея новое авто.

– Пыль да туман… – подтвердил Федя. Тоже вздохнул. Ему на машину еще копить и копить. Разве что в кредит залезть? Взять такую же, яркую, как жопа макаки… Но жена боится, насмотрелась ящика идиотов с ужастиками из жизни коллекторов.

Долго ехали молча. Устали оба. На капище собрались в полночь и до утра жгли костры, разговаривали с богами. Разговаривали, конечно, волхвы, но и остальная община не сидела праздно, помогала чародейному таинству.

Нотариус Максим Евгеньевич Храпов и техник-смотритель ЖЭКа Федор Зайцев не были братьями. Не были они даже дальними родственниками. Но что такое родство, если вдуматься? В каком-то, не таком уж далеком колене мы, славяне, все друг другу родня, так говорит волхв Остомысл… А если отмерить от тех благословенных времен, когда чтили Сварога-старейшину, Даждь-бога, хозяина времени, Рода Основателя, Перуна Сереброголового и остальных исконных богов, – все давно уже братья и сестры. Если б помнили, что все мы, как один, родичи, не было бы в стране таких бед…

– А Синь-камень все-таки горячеет, – вдруг сказал Остомысл.

– Нешто по правде? Может, солнышком его напекло? – сразу насторожился Родима.

В общину он пришел недавно, но уже показал себя. Не зря Остомысл сделал его братом-хранителем, а совет старейшин подтвердил – да, достоин.

Федор Зайцев, бывший капитан внутренних войск, часто скучал по жарким делам в горячих точках. Вроде ничего хорошего – война, кровь, грязь, водка, но вспоминается с ностальгией. А ведь там мечтал – демобилизуется, вернется в Скальск, поднимет материно хозяйство, заживет как кум королю с красивой женой Еленой… Боги, исполняя желаемое, исподволь испытывают людей на прочность, так говорит Остомысл.

– Ага, солнце… С чего бы вдруг? – скептически хмыкнул волхв. – Никогда еще златоликий Хорс не касался Священного камня. Прошлым летом, вспомни, какая жара стояла, а Синь-камень прохладным был.

– Ну не знаю…

– Чего тут знать? Опасность близко, вот камень и дает знак. Чернобог, повелитель зла, уже клыки скалит… Ты, кстати, зачем по приезжим стрелял?

– Да это не я, это Брыкин… брат Рагведа. Он пулемет наладил, тот, немецкий, который по осени в землянке нашли. Чой-то, говорит, машины с московскими номерами у нас разъездились? Чешут, говорит, как у себя по бульварам, дай-ка я их пугану слегонца.

– Не надо было разрешать.

– Так я и не разрешал! Не успел.

– Ох, дети, дети… Все бы вам в железки играться, – мудро вздохнул Остомысл. – А танк на ходу?

– Какой из них? «Пантера» – нет пока, в движке ковыряемся. Клинит, срань фашистская, хоть разорвись. Зато «тридцатьчетверку» отладили полностью, работает, как часики тикают, – доложил отставной капитан. – Да там и дел-то было – воробей чихнул… Хорошо их собирали, надежно.

– Хвала богам.

Помимо прочих обязанностей брат-хранитель отвечал в общине за вооружение. Благо есть где взять и что взять. В здешних лесах и болотах почти год шли бои между нашими и немцами, войска то наступали, то отступали. Раньше здесь толклись черные копатели, но все, понятно, не раскопали – глухих мест достаточно. Копателей отвадили быстро и жестко. Потому что не нахрапом нужно идти по земле, чтить надо богов и духов, они и ответят, так говорит Остомысл.

И еще говорит: древние боги приветствовали силу и смелость человеческую и чужих богов уважали. И был мир. Новый Бог никого не принимает, кроме себя. И стала кругом война. Сменяли братство на рабство, и пошел брат на брата – рабы родства не помнят.

На свою первую войну молодой лейтенант Зайцев уехал христианином, может, не самым верующим, но не сомневающимся. Вера ушла, как вода сквозь пальцы, когда он, вместе с похоронщиками, по окопам собирал в пластиковые мешки куски ребят из своего взвода, восемнадцатилетних пацанов зеленых, еще толком не живших. Первый раз подумал тогда – мир устроен неправильно. Все неправильно! Общество, где с торжественными молебнами посылают на убой собственных детей и на этом еще наживаются… Так не должно быть, потому что быть не должно никогда! И никакие объяснения с точки зрения объективных причин здесь не прокатывают.

Спасибо волхву Остомыслу, после их бесед на многое глаза открылись. И думать начал, и на мир смотреть по-другому…

– Вот что ты сделаешь, Родима. Слушай внимательно, – сказал волхв, озабоченно хмуря густые брови. – Эти, приезжие, не просто так в городе объявились. Чувствую я, многое они знают, многие тайны у них за плечами. И Синь-камень нам на то указывает, ага… А нам нужно знать, что происходит. Тайна – тот же меч булатный, его нужно на своем поясе носить, не на чужом.

– Бандит толстый ничего не подозревает?

Остомысл усмехнулся:

– Бабай-то? Что он может подозревать? Он обратился к нотариусу из маленького городка и видит перед собой нотариуса. Думает, за деньги для него здесь в лепешку расшибутся. Жадность да глупость – сразу две повязки на глазах человека, ага… Значит, слушай, сделаешь так…

Федя слушал внимательно. Озабоченно хмурился, прикидывая в уме. Кивнул:

– Сделаю, Максим Евгеньевич. Вот только трубы в подвале проверю, с Шулимовым переговорю по поводу котельной и сразу займусь.

– Чего там в котельной? – заинтересовался Храпов. – Опять горячую воду начнут отключать?

– Как обычно в котельной – все через задницу! – скривился техник-смотритель.

– Гаврилюк же обещал по телевизору, что наладят.

– Обещать легко…

В сторону Москвы Леха и Груздь выехали рано, едва начало светать. По раннему времени меньше риска случайных свидетелей, рассудил зам Бабая.

Машину он вел плавно, медленно, почти тащился. При пятилитровом движке – мучение, а не езда. Нога на педали газа каменеет – все время приходится ее сдерживать, чтоб не поджать газ сильнее. Но Груздю действительно было плохо, растрясло дорогой башку. Один раз он попросил остановиться и блевал на обочине, зеленея лицом.

Сотрясение у него действительно серьезное, подумал Леха. Как исполнительный подчиненный мог бы и сам загнуться, не заставляя начальство руки марать.