Ричард Кирк - Необходимые монстры

– Куда? – спросил Мох, не уверенный в том, что ещё долго сможет выносить всю эту чепуху. Вернулся Умелец Ворон с чайником, набитым снегом. Он расчистил место в угольях и, опустившись на колени, стал готовить чай.

Мэй пожала плечами:

– Можно только гадать. Незачем даже пытаться понять это.

– Кто мог бы осуществить перенос?

Мэй пожевала нижнюю губу:

– Что сказать, Чёрная Карета вернулась. Так что, думаю, погадать мы можем.

Мох с гудящей головой рассеянно бродил по комнате. Подошёл к столу, заваленному бумагами и книгами. На нём стоял серебряный чернильный прибор в виде головы циркового слона на круглом основании из дерева. Мох поднял его и прикинул на руке вес. На слоновьей голове сидела крошечная обезьянка. Она откинулась, открыв скрытую чернильницу. Чернила высохли давным-давно. Мох поставил прибор обратно.

– Чем я могу ей помочь? – спросил он.

– Вы должны побыть с ней тут, – сказал Умелец Ворон. Он дал Мэй и Моху по чашке чая. Мох посмотрел на фарфоровые чашки, любопытствуя, откуда они взялись, но ему было не до расспросов. – Если не останетесь, другие убьют её. В их глазах она будет выглядеть порченой. Дурным знамением.

– Другие? Так вас ещё больше?

– Ну конечно же нас больше, – сказал Умелец Ворон. – Милях в пяти отсюда есть небольшое селение. Мэй – одна из старейшин. Они уцелели при Чистке. В последнее время в селении многие умерли таинственной смертью, и народ верит, что это делает ведьма, которая живёт в монастыре, в заболоченном лесу. Понимаю, звучит это как нелепая сказка, только они понесли подлинные утраты и живут в жутком ужасе. Один из мужчин так дочь потерял. Если они увидят Имоджин, они не позволят ей жить. Суеверия тут укоренились слишком глубоко.

Из этого объяснения Мох понял, что Умелец Ворон скрывает их общение в прошлом. Умелец Ворон, что ни говори, был тем человеком, кто распознал Эхо в доме корабельного плотника. Мох догадывался, что с селением уцелевших у Умельца Ворона связи временные. Ему припомнились следы вокруг фургончика, и он подумал, как давно Умелец Ворон идёт за ними следом. Не от самого ли Ступени-Сити идёт? Известно ли ему, что Радужник умер? Знает ли он про тёмный оцелус?

Чай обжигал, но Мох выпил его быстро. Никогда ещё жажда так не мучила его.

– Ведьма эта, – спросил он, – её Элизабет зовут?

– Это не настоящее её имя, – заметила Мэй, довольно громко прихлёбывая чай. – Но произносить его я не стану. Ты прав. Она носит имя той несчастной девочки, в чьем теле обитает, Элизабет. Бедная малышка Джэнсона, такая была хорошенькая… до того, как утонула.

От прихлынувшей крови у Моха запылали уши, когда он взглянул на Имоджин. И как только Элизабет распорядилась её сознанием так ловко?

– Что за ночь, – произнесла Мэй. – Ветер аж завывает. – Она отдала свою чашку Умельцу Ворону и опустилась в кресло, которое тот отыскал для неё. Сев, поморщилась. – Ох, ноги мои.

В этот момент Имоджин подскочила на кровати и закричала. Мох запустил свою пустую чашку в потолок. Умелец Ворон отпрыгнул назад, потерял равновесие и полетел на кучу театрального реквизита. Имоджин колотила себя руками по голове, пока Мох не схватил их обе и силой не прижал к своей груди. Она вновь вскрикнула, взгляд её дико метался по комнате.

– Боже правый, – причитала Мэй. – Вот это переполох.

Моху чудилось, что он на судне, зажатом во льдах замёрзшего океана. За каждым окошком дома расстилался белый простор, нарушаемый лишь островками деревьев. Холмы в отдалении виделись побережьем никем не хоженой земли. Сам дом, подтверждая ощущения, трещал, словно судно на поднявшемся ветру.

Мэй с Вороном уехали утром на собачьей упряжке. Имоджин постепенно приходила в себя благодаря уходу и успокаивающим рукам Мэй, пока Мох с Умельцем Вороном стояли на страже возле кровати. В конце концов она погрузилась в глубокий, но естественный сон. Мэй заботливо поучала Моха не выпытывать у Имоджин, что с нею произошло, опасаясь, как бы это снова не травмировало девушку. Мох это понял, но всё равно не оставлял мыслей о том, что же пережила Имоджин.

Она пробудилась, когда день уже догорал. Температура в доме повысилась, и ветер завывал в камине. Мох вывернулся из спирали мрачных мыслей – он раздумывал об убийстве Радужника – и сразу попал под её пристальный взгляд.

– Боюсь, что теперь ты обо мне по-другому думать будешь, – сказала она.

– Ты это про что?

– Мох, кто мы такие, а?

Мох заёрзал под её взглядом. Пожал плечами:

– А кто мы такие?

– Ты меня любишь?

– Да, – не колеблясь, ответил Мох. И это было правдой. Он понял это с той ужасной ночи, когда думал, что она умрёт.

– Я тебя тоже люблю. – Имоджин опустила взгляд. По щекам её потекли слёзы.

– Ты от этого как-то не выглядишь очень счастливой, – заметил Мох.

Она взглянула на него:

– Я сейчас расскажу тебе, что со мной произошло. Надеюсь, после этого твои чувства не переменятся.

Мох подался вперёд и подбросил в огонь две дубовые балясины. Потом сказал:

– Бомби.

Она как-то странно посмотрела на него и заговорила.

Раньше ей замерзать никогда не приходилось. Ой, ей бывало холодно, само собой, но в сравнении с этим то было сущими пустяками. Воздух пробирался ей под одежду, будто та была из туалетной бумаги: он студил её до мышц, до костей. Противнее всего была дрожь. Механизм переохлаждения Имоджин понимала: дрожь была предвестником, что впереди гораздо худшее. Впрочем, даже понимание этого не вызывало такой боли, как страх и озабоченность во взгляде Моха. Какими же им надо было быть дураками, чтобы оказаться здесь, неподготовленными, гоняясь за монстрами во тьме. Элизабет убила бы их – глазом моргнуть не успеешь. Была б жива Мемория, как могли бы они надеяться отыскать её среди этой беспредельной опасности? То, чего оба они страшились в душе своей, невольно вело Элизабет к Мемории. Меморию похитили из Глазка в то же время, когда Джон забрал злосчастный сундук. Невысказанным хранили оба они в себе страх, что Элизабет охотится не за одним сундуком и что есть здесь какая-то им не понятная связь. Есть и ещё одна очень серьёзная причина. С чего бы это Мемория станет говорить с ними, даже если они сумеют её найти? Речь-то шла о женщине, не желавшей быть найденной, если вообще такая существовала. Имоджин приходило в голову, что Мемория на деле существовала в одних только умах переживших несчастье мужчин. Была ли она реальностью или каким-то тёмным отображением? После смерти Радужника промахи Имоджин стремительно пошли вглубь. Элизабет была монстром. Имоджин, положим, не была трусом, как её отец, тем не менее не была она – даже близко – и победительницей монстров. Если б была, так сама бы убила Агнца много лет назад.