Александр Афанасьев - Оттенки тьмы

Достали одну машинку, перенесли к нам в машину – это чтобы отработать по ним, когда они по дороге в нашу сторону пойдут. Одной ленты, плюс все, что у нас есть, – хватит.

– Ну, чо? Щас коптер поднимем, осмотримся. Ты их обходишь и накрываешь – из «АГС» и всего снайперского. Наглухо валить не спеши, пусть оживут. А мы остатки встретим, у дороги.

– Шеф, ну ты нас как пацанов. Первый день, что ли.

– Первый – не первый, а порядок есть порядок. Давай, погнали.

– Оп.

«АГСы» отработали на все сто, даже сто десять. Первое же накрытие – там раненых вообще не осталось, в нашу сторону выдвинулась только одна машина. Мы ее из «ПК» и «РПК» забили и ушли, не проверяя, остался ли кто в живых или нет. Остался – им же хуже. Живые теперь – не более чем пища для мертвых.

А Мраза этого – уронили спустя месяца три, уже в лето. Он, гнида, и в самом деле авторитетом реальным был, до того, что летал на вертолете президентского авиаотряда, который теперь в Новгороде базировался. Но это его не спасло. Когда он прилетел в Тольятти базар с местными пацанами тереть – его и сделали. Профи сработал – говорят, почти с километра из винтовки 338-го калибра. Вышел блатной дядя из вертолета, а до джипа дойти не успел – упал. На нем броник был – но не помогло. Новгородские сильно возмущались, хотели на самарских войной идти, но потом все так на словах и закончилось – не до того всем было. От мира – того мира – уже ничего не осталось, и даже убитый вор в законе ничего не значил. Сдох – пулю в башку для контроля, закопали и дальше. Такие времена…

А Элинка так у меня и осталась. Напомнила она мне кое-кого из времен моей юности. Кого-то, кого я потерял и до сих пор не могу себе простить. Потому-то я тогда и закусился – глаза знакомые увидел. Ладно… что было, то было…

Я проснулся. От тишины – движок не работал. И не качало.

– Чего?

– Контроль, граница.

Е…

Я посмотрел на часы:

– Долго дрых?

– Да нормально…

Выход за пределы Территории всегда бьет по нервам. Вот жизнь, пусть опутанная колючкой, решетками, ощетинившаяся стволами, но жизнь. А вот нежизнь. Именно так – не смерть, смерть это нечто другое, раз, и нет тебя. Нежизнь – это что-то прямо противоположное жизни.

Здесь на всем печать заброшенности. Здесь грязь и какая-то пожухлость. Здесь постоянно какая-то опасность.

Если они просекут, что мы пошли именно этим путем, то опасность станет не какой-то, а вполне конкретной. Именно потому я договаривался со всеми пойти по северной дороге и железкой, а пошел по южной и колонной. Я не знаю ни одной банды, которая не согласилась бы участвовать в налете и дерибане такого груза.

Конвой идет. Я еду в четвертой машине, смурной… точнее, более смурной, чем обычно. Мне не нравятся сны. Я терпеть не могу сны. Особенно сны, которые мне напоминают то, что я твердо намерен забыть.

Это большая роскошь – не иметь памяти. Я не раз видел, как битые, прошедшие локальные конфликты мужики вдруг начинали рыдать, как дети, найдя в пустом, брошенном доме детскую игрушку. Или чудом уцелевшую открытку.

Лучше не вспоминать, что когда-то было время, в котором мы жили как-то иначе. Лучше ничего этого не помнить…

– Соболь, всем машинам стоп. Плановая остановка.

Я посмотрел на часы. Да, все правильно – каждые полчаса. Осмотреться, кому надо – по-большому или по-маленькому. А вы думаете, по дикой территории надо на скорости ломиться? Вот так и вломитесь в большую ж… Тише едешь – шире морда, как говорится.

Решил выйти и я – просто ноги размять. Выбрался из машины, потянулся, прошел в одну сторону… и замер.

Что-то не так.

Все было вроде как обычно. Чуть приподнятая над местностью дорога, поле, заросшее почти по грудь, а где и выше – но движения там явно нет. Перелески – в этих местах как бы переход между лесом и степью, потому тут так. И вроде все так – нет признаков засады типа ведра блестящего на обочине, нет движения в траве, а отсюда все видно.

Но мне что-то не нравилось. Я сам не мог понять, но что-то мне не нравилось.

Диссонировало.

Я подвинул переговорник.

– Птаха – Соболю.

– Плюс.

– Воздух.

Воздух – было одним из кодовых слов, обозначающих опасность.

– Соболь – воздух принял.

Развернулась башенка на бронированном «КамАЗе», две машины начали сдавать назад. Если что – четырнадцать и пять порвет.

Я забрался обратно в машину.

– Миш, глаза…

Наконец-то решил передать беспилотник – не все мне с колоннами ходить, надо и честь знать. А оператор квадрика – по значению второй после командира. За ним разведка, если он что-то пропустит – полечь могут все.

С жужжанием взлетел квадрик, народ не понимал, что так не понравилось командиру, что поссать нельзя отойти.

– Движения нет.

– Смотри по сторонам…

Сам я, рискуя, выбрался на площадку, за пулеметом – там специально приварена площадка, чтобы стоять в полный рост. Риск в том, что тебя отлично видит снайпер, но иногда это стоит того. Не думаю, что снайпер, если он и есть – рискнет связаться с целой колонной.

И тут до меня дошло.

Запах.

Слабый, но отчетливый запах, напомнивший мне первое лето Катастрофы – тогда мы могли сутками не есть, перебиваться сладкой водой, чтобы не блевать постоянно от того запаха, что преследовал нас.

Ветер нес с собой тот самый запах. Запах гниения. Запах смерти.

Я достал кестраль [8]– он еще работал, ценнейшая вещь по нынешним временам. Северо-восточный.

– Северо-восток! – заорал я, чтобы внизу услышали. – Винтовку давайте!

Мне наверх передали «Ремингтон», я вывел прицел на максимум, четырнадцать крат, приложился. И заметил что-то в траве, какой-то прогал – там что-то лежит. Что-то большое.

– Пятьсот примерно! Северо-восток! Почти север!