Сидни Шелдон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

Когда она вошла в библиотеку, где они сидели и беседовали, мужчины встали. Отец рассеянно бросил:

— А, Элизабет. Только что прибыла?

— Да.

— Та-ак. Стало быть, окончила школу.

— Да, папа.

— Прекрасно.

Приветствие было закончено. Улыбаясь, навстречу ей шел Рис. Видно было, что он искренне рад видеть ее.

— Ты чудесно выглядишь, Лиз. Как прошла церемония? Сэм хотел сам туда поехать. Но не смог вырваться.

Он говорил то, что должен был сказать отец.

Элизабет злило, что она чувствует себя уязвленной. Это не потому, что отец не любил ее, говорила она себе, просто он был более предан тому миру, где ей не было места. Сына он бы позвал в этот мир, дочь же там ему была не нужна. Дочь не укладывалась в корпоративную схему.

— Простите, что отрываю вас от дела.

Она направилась к двери.

— Одну минуточку, — сказал Рис, затем обернулся к Сэму: — Лиз прибыла как раз вовремя. Кто же, если не она, поможет нам устроить прием в субботу?

Сэм внимательно посмотрел на Элизабет, как бы заново оценивая ее. Она была очень похожа на мать. Та же красота, та же естественность в движениях и облике. В глазах его мелькнула заинтересованность. Ему до этого и в голову не приходило, что его дочь может стать движимым имуществом «Роффа и сыновей».

— У тебя есть вечернее платье?

Элизабет удивленно взглянула на отца.

— Я…

— Не важно. Иди и купи. Сможешь организовать прием?

Элизабет взяла себя в руки.

Разве не для этого ее посылали в закрытую швейцарскую школу? Уж там постарались привить своим воспитанницам самые изысканные манеры.

— Смогу, конечно.

— Хорошо. Я пригласил несколько человек из Саудовской Аравии. Будет примерно… — Он взглянул на Риса.

Рис улыбнулся Элизабет и сказал:

— Человек сорок, плюс-минус несколько.

— Все будет в порядке, — самонадеянно заявила Элизабет.

Худшего провала еще никогда не было в ее жизни.

На первое Элизабет заказала шефу закуску из крабов, на второе cassoulets, поданное к столу с тщательно отобранными ею марочными винами. К ее несчастью, cassoulets включает в себя свинину, арабы же ее, равно как и всяких ракообразных, не едят. Воздерживаются они и от алкогольных напитков. Гости только смотрели на пищу, но не притрагивались к ней. Элизабет сидела во главе огромного стола на противоположном от своего отца конце ни жива ни мертва от смущения.

Положение спас Рис Уильямз. Он быстро встал, ненадолго скрылся в кабинете и куда-то позвонил. Затем вернулся в обеденный зал и, пока официанты убирали стол, занимал гостей забавными рассказами и побасенками.

Спустя, казалось, мгновение вдруг словно из ниоткуда возникли тележки с провизией, и на столе появились различные блюда. Кускус из крупы, приготовленный на пару мясного бульона, барашек en brochette, рис, горы цыплят табака, жареной рыбы, которых сменили сладости, сыр и свежие фрукты. Все были довольны, кроме Элизабет. Она до того расстроилась, что вообще не смогла притронуться к пище. Всякий раз, бросая взгляд в сторону Риса, она видела его заговорщически улыбающиеся глаза. Элизабет не могла себе объяснить, почему ее коробило от мысли, что Рис не только оказался свидетелем ее провала, но и что именно он выручил ее из беды. Когда прием наконец завершился и последние гости под утро разъехались по домам, Элизабет, Сэм и Рис оказались в гостиной. Рис разливал по бокалам бренди.

Набрав в грудь побольше воздуха, Элизабет повернулась к отцу:

— Мне ужасно стыдно за обед. Если бы не Рис…

— Думаю, что в следующий раз у тебя все будет о'кей, — невозмутимо сказал Сэм.

И оказался прав. С этого момента, когда Элизабет организовывала прием, независимо от количества приглашенных — четверых или четырех сотен, — она внимательно изучала их вкусы, что им нравилось или, наоборот, что не нравилось, что они ели и пили и чего не ели и не пили, как развлекались. На каждого приглашенного она заводила особую карточку. Гостям льстило, когда они замечали, что им предлагают любимый сорт бренди, вина или виски или угощают любимыми сигаретами.

С каждым из них Элизабет обсуждала именно те вопросы, которые их больше всего занимали.

Рис бывал на большинстве из этих приемов и всякий раз появлялся на них с новой красивой девушкой. Элизабет всех их ненавидела и пыталась им подражать. Если Рис приводил девушку, у которой волосы были заколоты сзади, Элизабет немедленно делала себе такую же прическу. Она пыталась вести себя так, как вели себя его избранницы, одеваться так, как одевались они. Но на Риса это, видимо, не производило никакого впечатления. Он, казалось, ничего этого не замечал.

Расстроенная, Элизабет решила быть самой собой.

В то утро, когда ей исполнился двадцать один год, отец сказал ей за завтраком:

— Закажи на вечер билеты в театр. После этого отужинаем в «Двадцать первом».

«Он помнит!» — подумала Элизабет, и сердце ее радостно забилось.

Но отец продолжал:

— Нас будет двенадцать человек. Будем работать над боливийскими контрактами.

Она не напомнила ему о дне рождения. Пришло, правда, несколько поздравительных телеграмм от бывших одноклассниц. И все. Ничего необычного, по крайней мере до шести часов вечера, не произошло, когда на ее имя вдруг прибыл огромный букет цветов. Элизабет была уверена, что это подарок отца. Но карточка гласила: «Прекрасной леди в прекрасный день». Внизу стояла подпись: «Рис».

В семь часов вечера, уходя в театр, отец заметил букет, сказал рассеянно:

— Что, поклонник объявился?

Элизабет подмывало сказать, что букет — подарок ко дню рождения, но что проку? Бессмысленно напоминать тому, кого любишь, что сегодня день твоего рождения.

Когда отец уехал, стало пусто и надо было как-то провести вечер. Двадцать первый год жизни всегда казался ей каким-то очень важным рубежом. Год совершеннолетия, обретения свободы, превращения в женщину. Вот он и настал, этот волшебный день, но она чувствовала себя так же, как год или два назад. Почему он не вспомнил? Интересно, вспомнил бы он, если бы она была сыном, а не дочерью?

Неслышно возник дворецкий, спросил, не подавать ли обед. Есть Элизабет не хотелось. Она чувствовала себя всеми покинутой и одинокой. Знала, что жалеет себя, но жалость простиралась дальше, чем сегодняшний неотпразднованный день рождения. В нем слились все одиноко проведенные дни рождения в прошлом, все страдания несчастного ребенка, выросшего без материнской и отцовской ласки, до которого никому нет дела. В десять часов вечера, когда она уже переоделась в ночную рубашку и сидела, не зажигая свет, в гостиной, чей-то голос сказал:

— С днем рождения!

Вспыхнул свет, на пороге стоял Рис. Он подошел к ней и сказал с укоризной:

— Так дело не пойдет. Разве так следует отмечать свое совершеннолетие или таких дней у тебя будет еще много?