Юлия Андреева - Геймер, тетралогия в одном томе

Господи! Какая же она была сладкая — эта земляника!!!

Все зааплодировали.

После Кияма свои истории рассказывали его дамы, Такеси не слушал их, изумляясь тем, с каким изяществом даймё пересказал старую притчу, которую Такеси слышал еще в детстве и которая прежде не производила на него столь глубокого впечатления.

Наконец Господь как будто внял молитвам несчастного, Кияма почувствовал усталость.

Он зевнул, лениво ожидая, как из шкатулки будет извлечен последний предмет — веер Такеси. Задание, которое досталось секретарю, было практически невыполнимым: рассказать о том, какие бывают жены. Это ему-то — человеку, который никогда в жизни не был женат!..

Такеси бросил полный отчаяния взор в сторону князя, и тот, снисходительно улыбнувшись, сказал, что ответит за него сам.

— Жены делятся на убийц, воровок, госпож, друзей и служанок! — изрек он, устало поднося к губам чашечку с чаем. И когда в комнате настала гробовая тишина, лицо даймё вдруг скисло, уныло он поглядел на пораженных и одновременно с тем заинтригованных подобной фразой женщин. — Но это, признаюсь, такая длинная и сложная тема, я ведь должен пересказать слова самого Будды, а к этому мне лучше подготовиться. Так что предлагаю начать с этой истории наш следующий вечер.

Все вежливо поклонились князю, благодаря его за изысканное удовольствие. Не отстал от других весьма довольный, что все наконец закончилось, Такеси.

Когда секретарь хотел уже откланяться и убраться восвояси, даймё вдруг попросил Такеси задержаться.

С замиранием сердца секретарь ждал, что теперь-то уж Кияма откроет ему свою тайну, но тот только предложил выпить с ним как самурай с самураем. Ожидая, пока однорукий старик разольет саке по чашечкам, Кияма вышел на балкон, наблюдая картину заката и напевая легкомысленную песенку.

Вернувшись, он поблагодарил Такеси за отличный вечер и первым, не смакуя, осушил свою чашку с ядом, растворенном в дорогом саке.

На этот раз секретарь видел собственными глазами, как его враг проглатывает яд, и не отправился к себе домой, решив наутро пронаблюдать за агонией Кияма. Яд, используемый Такеси, был достаточно сильным, изготовивший его врач уверял, что в основе препарата лежит трупный яд, взятый из желчного пузыря дохлой рыбы фугу, которая и сама является жуткой отравой, а тут еще и трупное разложение.

Даже прикасаться к этому яду считалось небезопасным, так как ходило поверье, будто бы страшный яд способен проникнуть в организм даже через кожу.

Допив свою чашечку, Кияма посмотрел на секретаря мутными очами и вдруг ни с того ни с сего обнял его, обильно орошая горючими слезами.

Не зная, что делать, и уже чувствуя, как смертельный яд из глаз даймё переливается на его щеки и шею, Такеси ощутил приближение собственной смерти.

— Друг мой, — заливался пьяный князь, — Господь даровал мне истинного друга, друга, рядом с которым я счастливо жил столько лет и рядом с которым помру.

Решив, что его раскусили, Такеси затрясся, пытаясь освободиться от медвежьих объятий даймё.

— Друг мой, — Кияма отер покрасневшее от слез лицо, — друг мой…

— Я слушаю вас, господин. — Такеси затаил дыхание, ожидая, что Кияма вот-вот разродится своей последней исповедью.

— А давай еще по одной, друг? — предложил Кияма и поставил перед своим отравителем пустую чашку.

— Гендзико теперь не выйдет замуж. Это я виновата, господин, я недостойна жить! — Фудзико встала на колени, склонив голову.

— Как она? — Ала трясло. Первое, что он хотел сделать после того, как услышал страшную весть, броситься к старшей дочери, но как раз в этот момент у нее был деревенский доктор, и Ал не стал мешать осмотру.

— Она самурай. — Фудзико грузно поднялась с пола, сначала встав на одно колено и затем с усилием подняв свое отяжелевшее от частых родов тело. — Не желаете принять ванну? Переодеться с дороги?

— К черту ванну. Как моя дочь?! — Мысль о том, что пришлось пережить Гендзико, жгла изнутри, причиняя нестерпимую боль. — Мы живем в прозрачных домах, почему никто не пришел к ней на помощь? Почему?..

— Вы оставили вместо себя своего старшего сына Амакаву, он отдал приказ Гендзико. Приказы не обсуждаются.

Ал сжал кулаки. Как обычно выходило, что виноват во всем он.

— Что мне теперь делать? — Ал заглянул в глаза жены, обнаруживая, что совсем недавно та плакала. Сейчас ее глаза были сухи, голос тверд.

— Ваш приемный сын Минору готов пожертвовать собой и жениться на Гендзико. — Фудзико выпалила это без колебания, счастливо улыбнувшись.

— Но Минору и Гендзико — родные брат и сестра! — От неожиданности Ал сел на пол. — Это ваши дети, моя дорогая, ваши и вашего первого мужа. Или что-то не так?

— Вы приказали мне забыть об этом, вот я и забыла. Никто ни о чем не догадался, — весело рассмеялась Фудзико. — Вы признали Гендзико нашей с вами законной дочерью, а Минору — все знают, что вы усыновили его шестнадцать лет назад. Никто кроме нас с вами не знает о реальной степени их родства. Впрочем, ничего страшного и не произойдет, ничего непоправимого, я имею в виду. Минору женится на ней, только чтобы покрыть грех брата. Это его долг. А через год вы дадите ему новый приказ развестись, и тогда Гендзико выйдет вторично замуж. Мне кажется, это отличный план!

— Какой план? — Ал услышал за дверью шорох и, чинно присев на подушку, велел служанке войти. — Моя дочь, быть может, не переживет случившегося? Может, она вообще умрет! — продолжил он, когда служанка, налив ему саке, покинула комнату, плотно задвинув за собой фусима.

— Ваша дочь действительно заболела, но она непременно выживет. Ведь она самурай. Мы же должны подумать о ее чести, о вашей чести…

— А Минору? — Ал обхватил голову руками. — Если бы я не успел, Минору был бы сейчас мертв! Как это отразится на нем?!

— Минору исполнял приказ. Уверена, что если бы дело дошло до сэппуку, он показал бы всем свою душу! Я горжусь им! — Фудзико снова победно улыбнулась, подсаживаясь к Алу, чтобы налить ему еще саке.

— А Амакаву? — Ал чувствовал себя беспомощным. — Что мне делать с Амакаву?

— Все что считаете нужным. — Лицо Фудзико напряглось. — Он безропотно примет любое наказание. Даже смерть!

— Смерть! — Ал выхватил бутылочку с саке из рук жены и влил содержимое себе в горло. — Я должен казнить своего родного сына?