Уильям Гибсон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

— Отлично, сэр. Уже разобрались. Я же сразу сказал, что эта история с черепом поможет. — Тобиас развернул перед Мэллори ленту.

Это была подборка машинных портретов. Темноволосые англичане с внешностью висельников. Машинная печать, выполненная маленькими черными квадратиками, слегка искажала лица; казалось, что у всех этих людей темная пена на губах и грязь в уголках глаз. Выглядели они родными братьями — некий странный подвид рода человеческого, подвид ушлых и ни во что не верящих. Портреты были безымянными, под ними стояли только гражданские индексы.

— Вот уж не думал, что их будет так много, — поразился Мэллори.

— Было бы меньше, имей мы более точные антропометрические параметры, — сказал Тобиас. — Но вы не торопитесь, сэр, посмотрите внимательнее. Или ваш жулик здесь, или его вообще нет в архиве.

Мэллори всматривался в хмурые лица пронумерованных бандитов; деформированные черепа придавали им особо отталкивающий вид. Он отчетливо помнил лицо жучка. Помнил, как оно перекосилось от бешенства, помнил кровавую слюну на сломанных зубах. Это зрелище навсегда врезалось ему в память, врезалось так же ярко, как схожие с костяшками пальцев позвонки, торчавшие из серого вайомингского сланца. Как тот долгий момент озарения, когда Мэллори заглянул в сердцевину тусклых каменных глыб и прозрел непреходящее сияние своего триумфа, свою грядущую славу. Точно так же тогда, на ипподроме, он видел в лице жучка смертельный вызов, способный переиначить всю его жизнь.

Но ни одно из этих ошалелых, угрюмых лиц никого ему не напоминало.

— А возможно такое, что этого человека у вас нет?

— Возможно, если на него нет уголовного досье, — сказал Тобиас. — Мы можем прогнать эту карту по полной программе, но на это уйдут недели машинного времени и потребуется особое разрешение сверху.

— Отчего же так долго?

— В наших архивах есть данные на все население Британии. На каждого, кто когда-либо подавал прошение о приеме на государственную службу, или платил налоги, или был арестован. — Тобиас почти извинялся; было видно, что он искренне хочет помочь. — А может, этот тип иностранец?

— Я уверен, что это был англичанин и явный уголовник. Он вооружен и опасен. И все же его здесь нет.

— А может, просто плохие снимки? Эти самые уголовники, они же чего только ни вытворяют перед полицейским фотографом — и щеки надувают, и вату в нос засовывают, и все, что угодно. Он должен быть здесь, точно должен.

— Не думаю. А есть еще какие-нибудь варианты?

Тобиас сел и сокрушенно покачал головой:

— Это все, что у нас имеется, сэр. Если только вы не измените описание.

— А не мог ли кто-нибудь убрать его портрет?

— Это было бы искажение официальных данных, сэр. — Тобиас был потрясен. — Уголовное преступление, караемое депортацией в колонии или каторгой. Да разве ж кто на такое пойдет?

Повисло напряженное молчание.

— А все-таки? — подстегнул его Мэллори.

— Ну, данные, сэр, — это святая святых, ради них нас здесь и держат. Но есть некоторые высокопоставленные чиновники, не из нашего бюро, — лица, заботящиеся о конфиденциальной безопасности государства. Да вы понимаете, о ком я.

— Нет, — качнул головой Мэллори, — не понимаю.

— Очень немногие джентльмены, облеченные большим доверием и полномочиями. — Тобиас оглянулся на других посетителей и понизил голос. — Возможно, вы слышали о том, что называется Особым кабинетом? Или Особым бюро полиции?

— Кто-нибудь еще?

— Ну, естественно, королевская семья. Все мы, в конце концов, слуги короны. Если бы сам Альберт приказал нашему министру статистики…

— А как насчет премьер-министра? Лорда Байрона?

Тобиас ничего не ответил, лицо его как-то поскучнело.

— Праздный вопрос, — делано улыбнулся Мэллори. — Забудьте о нем. Это академическая привычка — если меня заинтересовал какой-то предмет, я пытаюсь разобраться в нем до конца, до самых мелочей. Но здесь это абсолютно ни к чему. Взгляну-ка я еще раз. — Мэллори сделал вид, что повторно изучает. — Скорее всего, это мой собственный промах, да и света здесь маловато.

— Позвольте, я прибавлю газ, — вскочил Тобиас.

— Не стоит, — отмахнулся Мэллори. — Прибережем мое внимание для женщины. Возможно, с ней нам повезет больше.

Тобиас покорно сел. Минуты ожидания тянулись невыносимо долго, однако Мэллори разыгрывал ленивое безразличие.

— Неспешная работа, а, мистер Тобиас? Такого, как вы, должны манить более высокие цели.

— Мне ведь и вправду нравятся машины, — признался Тобиас. — Только не эти неповоротливые монстры, а более умные, более эстетичные. Я хотел выучиться на клакера.

— Тогда почему вы не в школе?

— Не могу себе этого позволить, сэр. Моей семье не под силу.

— А вы бы попробовали получить государственную стипендию. Пошли бы, сдали экзамены.

— Ходил я на эти экзамены, только ничего не вышло, завалил анализ. — Тобиас помрачнел. — Да и какой из меня ученый? Искусство, вот чем я живу. Кинотропия!

— Театральное дело, а? Говорят, с этой страстью люди рождаются.

— Я трачу на машинное время каждый свой свободный шиллинг. — Глаза мальчика разгорелись. — У нас небольшой клуб энтузиастов. «Палладиум» сдает нам в аренду свой кинотроп — утром, когда нет представлений. Иногда среди любительской чуши можно увидеть потрясные вещи.

— Очень интересно, — отозвался Мэллори. — Я слышал, что… — Он с трудом вспомнил нужное имя. — Я слышал, что Джон Китс очень неплох.

— Старье с бордюром, — безжалостно отрезал Тобиас. — Вы бы вот посмотрели Сэндиса. Или Хьюза. Или Этти! И еще один клакер, манчестерский, так у него работы вообще отпад — Майкл Рэдли. Я видел одно его шоу здесь, в Лондоне, прошлой зимой. Лекционное турне с каким-то американцем.

— Кинотропные лекции бывают весьма поучительны.

— Да нет, лектор там был какой-то жулик, политик американский. Будь моя воля, так я бы его вообще со сцены турнул, а картинки прогнал без звука.

Мэллори дал беседе иссякнуть. Тобиас некоторое время поерзал, желая поговорить еще и не решаясь на подобную вольность, но тут зазвонил колокольчик, и он вскочил как подброшенный и умчался, громко скребанув по полу подметками полуразвалившихся башмаков.

— Рыжие, — объявил он через несколько секунд, кладя перед Мэллори новую порцию распечаток.

Мэллори хмыкнул и погрузился в изучение снимков. Падшие, безнадежно погубленные женщины. Женщины, о чьем падении, о чьей гибели неопровержимо свидетельствовали их лица, оттиснутые на бумаге крошечными черными квадратиками машинной печати. В отличие от мужских, женские лица почему-то казались живыми. Вот круглолицая уроженка рабочих кварталов Лондона, дикая необузданность ее взгляда даст сто очков вперед любой индейской скво. Глазастенькая ирландская девочка, и сколько же она, наверное, настрадалась из-за своего длинного, неестественно узкого подбородка. Уличная девка с пьяноватыми глазами и копной грязных нечесаных волос. Там — прямой, неприкрытый вызов, здесь — упрямо сжатые губы, а вот — застывшие измученные глаза пожилой женщины, чей затылок слишком сильно и слишком надолго сдавили фиксирующей скобой.