Уильям Гибсон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

С любовью от всех нас,

Итак — малышка Маделайн разжилась наконец мужем. Бедняжка, четыре долгих года помолвки, тем более тревожной, если твой жених служит в такой гнилой дыре, как Индия. Маделайн обручилась в восемнадцать лет, а сейчас ей уже двадцать два. Нельзя принуждать юную, жизнерадостную девушку к такому долгому ожиданию; в последний свой визит Мэллори обнаружил, что жестокое испытание сделало Маделайн вспыльчивой и язвительной и домашние откровенно ее побаиваются. Скоро весь уход за стариками ляжет на плечи маленькой Рут. А когда и она выйдет замуж… ну что ж, тогда об этом и подумаем. Мэллори потер взмокшую от пота бороду. Маделайн выпала более тяжкая доля, чем Эрнестине, Агате или Дороти. Нужно подарить ей что-нибудь красивое. Свадебный подарок должен быть весомым свидетельством, что время тревог и печалей осталось позади.

Мэллори отнес почту к себе в комнату, свалил ее на пол возле забитого под завязку бюро и покинул дворец, вернув по дороге корзину дежурному.

На тротуаре перед дворцом собралась группа квакеров, мужчины и женщины. Они уныло выводили какой-то из своих нравоучительных гимнов, нечто насчет «поезда в рай». Песенка никоим боком не касалась ни эволюции, ни святотатства, ни окаменелых останков доисторических животных, — возможно, тоскливое однообразие бесплодного протеста утомило даже таких железных людей, как квакеры. Мэллори прошел мимо, не обращая внимания на протянутые брошюры. Было жарко, на редкость жарко, жарко как в пекле. И хоть бы самое легкое дуновение ветра, хоть бы самый крошечный просвет в облаках; высокое небо налилось свинцовой тяжестью, словно хотело разразиться дождем, но забыло, как это делается.

Мэллори прошел по Глостер-роуд до угла Кромвель-лейн; совсем недавно здесь поселился бронзовый Кромвель на коне; радикалы очень его любили. Здесь же останавливались паробусы через каждые десять минут, но все они были забиты до отказа — в такую погоду никому не хотелось идти пешком.

Совсем неподалеку, на углу Эшберн-Мьюз, располагалась станция метрополитена «Глостер-роуд», и Мэллори решил рискнуть. Смелую идею пришлось вскоре оставить — в двери подземки никто не входил, время от времени оттуда вылетали люди, спасающиеся от невозможной, невыносимой вони.

Лондонцы успели привыкнуть к сомнительным ароматам своей подземки, но это было нечто совсем иного порядка. В сравнении с удушающим зноем улиц, шедший снизу воздух был даже прохладен, однако в нем ощущался запах смерти, словно что-то сгнило в закупоренной стеклянной банке. Билетная касса была закрыта; на ее окошке висела записка: «ПРОСИМ ПРОЩЕНИЯ ЗА НЕУДОБСТВА». И ни слова, что там и почему, об истинной природе неполадок.

На противоположной стороне Кортфилд-роуд у гостиницы «Бейлиз» стояли запряженные лошадьми кебы. Мэллори совсем было собрался перейти улицу, как вдруг заметил неподалеку свободный вроде бы кеб. Сделав знак кучеру, он подошел к дверце и увидел пассажира, только что, по-видимому, приехавшего. Мэллори отступил на шаг, в естественной надежде, что пассажир сейчас сойдет, однако тот, явно недовольный присутствием незнакомца, прижал ко рту носовой платок, сложился пополам так, что голова его исчезла из вида, и зашелся сухим, мучительным кашлем. Возможно, он был нездоров — или только что из подземки, не успел еще отдышаться.

Нервы Мэллори были на пределе; он не стал ждать, сел в один из свободных кебов и коротко приказал: «Пикадилли».

Кучер цокнул мокрой от пота кляче, и она уныло потрусила по Кромвель-роуд. Как только кеб двинулся с места и в окно повеяло слабым ветерком, жара стала не столь гнетущей, и Мэллори чуть приободрился. Кромвель-роуд, Терлоу-плейс, Бромптон-роуд — в своих грандиозных планах переустройства города правительство отвело эти части Кенсингтона и Бромптона под огромный комплекс музеев и дворцов Королевского общества. Один за другим проплывали они за окном кеба в невозмутимом величии своих куполов и колоннад: физика, экономика, химия… Некоторые новации радикалов вызывают, мягко говоря, удивление, размышлял Мэллори, но трудно отрицать разумность и справедливость того, что ученым, посвятившим себя благороднейшему труду на благо человечества, предоставляются великолепные здания. Кроме того, польза этих дворцов для науки многократно превышает затраты на их строительство.

По Найтсбридж-роуд, через Гайд-парк-корнер, к Наполеоновым вратам, дару Луи Наполеона в память об англо-французской Антанте. Мощный остов огромной чугунной арки поддерживал целую толпу крылатых амурчиков и задрапированных дам с факелами. Красивый монумент, думал Мэллори, и к тому же в новейшем вкусе. Массивная элегантность врат словно отрицала саму мысль о том, что когда-либо существовали хоть малейшие разногласия между Великобританией и ее вернейшим союзником, имперской Францией. А «недоразумение» Наполеоновских войн, криво усмехнулся про себя Мэллори, можно свалить на тирана Веллингтона.

Хотя памятника герцогу Веллингтону в Лондоне не было, Мэллори временами казалось, что память об этом человеке витает в городе, словно призрак. Триумфатор Ватерлоо, прославленный некогда как спаситель британской нации, Веллингтон был пожалован пэрством и занял высочайший государственный пост. Но в нынешней Англии его поносили как хвастливого и самодовольного изверга, второго короля Джона, палача своего народа. Ненависть радикалов к их давнему и грозному врагу выдержала испытание временем. Со смерти Веллингтона выросло уже целое поколение, но премьер-министр Байрон все еще при каждом удобном случае втаптывал память герцога в грязь.

Мэллори был вполне лояльным членом радикальной партии, однако его не убеждала пустая брань. Про себя он придерживался собственного мнения о давно умершем тиране. В первое свое посещение Лондона шестилетний тогда Мэллори имел счастье видеть герцога; тот проезжал по улице в золоченой карете с эскортом из вооруженных, лихо галопирующих всадников. Мэллори тогда поразило не столько знаменитое крючконосое лицо, обрамленное бакенбардами и подпираемое высоким воротничком, суровое и молчаливое, сколько благоговейная смесь страха и радости на отцовском лице.

Было это очень давно, в 1831 году, первом году смутных времен и последнем старого режима Англии, однако вид лондонских улиц все еще пробуждал в Мэллори слабый отзвук детских впечатлений. Через несколько месяцев, уже в Льюисе, его отец бурно радовался, когда пришло известие о смерти Веллингтона от руки бомбиста. Но мальчик тайком плакал, сам не зная из-за чего.

Мэллори видел в Веллингтоне человека, безнадежно утратившего контакт с реальностью, слепую жертву непонятных ему самому сил; герцог напоминал ему не столько короля Джона, сколько Карла Первого. Он безрассудно защищал интересы тори, разложившейся аристократии, класса, обреченного уступить власть поднимающемуся среднему сословию и ученым-меритократам. И это при том, что сам Веллингтон к аристократии не принадлежал, когда-то он был простым Артуром Уэллсли, ирландцем довольно скромного происхождения.