Уильям Гибсон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

— Эгремонт, — прочел Уэйкфилд. — Вилла «Буки», Белгрейвия.

— Вот именно. — Олифант смотрел, как Уэйкфилд извлекает карточку из прорези. — Мне нужен текст этой телеграммы.

— Эгремонт. — Уэйкфилд сел, вернул карточку в конверт и снял перчатки. — Везде и всюду этот наш достопочтенный Чарльз Эгремонт. Он создает нам пропасть работы.

— Текст этой телеграммы, Эндрю, находится здесь, в бюро. Он существует материально, в виде нескольких дюймов телеграфной ленты.

— Вы знаете, что на мне висят пятьдесят пять миль зацеплений, все еще не прочищенных после смрада? Не говоря уже о том, что этот запрос несколько выходит за рамки обычной для вас беззаконности…

— «Обычная для меня беззаконность»? Неплохо сказано…

— И ваши друзья из Особого бюро непрерывно здесь ошиваются, требуя снова и снова крутить нашу медь в надежде выявить каких-то там луддитов, якобы засевших в высших эшелонах власти! Да кто он такой, разрази его гром?

— Насколько я понимаю, мелкий радикальный политик. Или был таковым до смрада и беспорядков.

— Скажите уж, до смерти Байрона.

— Но теперь у нас лорд Брюнель, разве не так?

— Да, и полное безумие в парламенте!

Олифант дал молчанию затянуться.

— Если бы вы, Эндрю, смогли раздобыть текст этой телеграммы, — сказал он наконец, — я был бы очень вам благодарен.

— Он — очень честолюбивый человек, Олифант.

— Вы не одиноки в подобной оценке.

Уэйкфилд вздохнул:

— При условии крайней конфиденциальности…

— Само собой разумеется!

— Не говоря уже о том, что машина вся в дерьме. Грязь, осевшая из воздуха. Механики работают в три смены и уже добились некоторого успеха с помощью аэрозольных препаратов лорда Колгейта, но временами я прямо теряю надежду, что система когда-нибудь закрутится как надо! — Он понизил голос. — Вы знаете, что уже несколько месяцев высшие функции «Наполеона» совершенно ненадежны?

— Императора? — притворно изумился Олифант.

— В приведенном виде длина зацеплений «Наполеона» превышает нашу почти что вдвое, — продолжал Уэйкфилд. — А он взял себе и испортился! — Было видно, что одна уже мысль о возможности такого наполняет его почти мистическим ужасом.

— У них что, тоже был смрад?

Уэйкфилд мрачно покачал головой.

— Ну вот видите, — сказал Олифант. — Скорее всего, этот самый их «Наполеон» попросту подавился куском луковой кожуры…

Уэйкфилд фыркнул.

— Так вы найдете мне телеграмму? При ближайшем удобном для вас случае?

Уэйкфилд еле заметно кивнул.

— Молодец! — просиял Олифант.

Отсалютовав сложенным зонтиком, он встал и направился к выходу через лабиринт микроскопических клетушек; ни одна терпеливо склоненная голова не повернулась в его сторону, ни один подопечный Уэйкфилда не посмотрел ему вслед.

Олифант попросил Беттереджа отвезти себя в Сохо, сошел у первого попавшегося кабака и направился на Дин-стрит пешком, окольной дорогой, соблюдая все профессиональные предосторожности. Войдя в незапертую дверь грязного, обшарпанного дома, он запер ее за собой и поднялся на второй этаж. В холодном воздухе пахло вареной капустой и застоявшимся табачным дымом.

После условного стука (два удара, пауза, еще два удара) из-за двери раздался голос:

— Входите скорее, а то холоду напустите…

Обильно бородатый мистер Герман Криге, в недавнем прошлом — редактор нью-йоркской «Фольке Трибюне», сильно смахивал на растрюханный кочан капусты — так много одежды (по преимуществу — ветхой) было на нем надето.

Он запер за Олифантом дверь и навесил цепочку.

Криге снимал две комнаты: та, что выходила на улицу, считалась гостиной, а другая — спальней. Все здесь было ломаное, рваное и валялось в жутком беспорядке. Середину гостиной занимал большой старомодный стол, покрытый клеенкой. На нем вперемешку лежали и стояли рукописи, книги, газеты, кукла с головкой из дрезденского фарфора, предметы женского рукоделия, щербатые чашки, грязные ложки, ручки, ножи, подсвечники, чернильница, голландские глиняные трубки, табачный пепел.

— Садитесь, садитесь, пожалуйста.

Криге, чье всегдашнее сходство с медведем еще усиливалось истрепанной одеждой, неопределенно махнул в сторону колченогого стула. Слезящимися от угольного и табачного дыма глазами Олифант разглядел мало-мальски целый стул, обладавший, правда, другим недостатком — дочка Криге использовала его недавно как игрушечную кухонную плиту; смело рискнув седалищной частью своих брюк, он смахнул липкие крошки на пол и сел лицом к Криге, по другую сторону загроможденного хламом стола.

— Небольшой подарок для вашей малютки Тродль, — сказал Олифант, вынимая из кармана пальто сверток. Яркая оберточная бумага была закреплена самоклеящимся квадратиком с рельефной эмблемой самого известного из оксфорд-стритских магазинов игрушек. — Кукольный чайный сервиз. — Он положил сверток на стол.

— Она зовет вас дядя Ларри. Не нужно бы ей знать вашего имени.

— В Сохо этих Ларри — как собак нерезаных.

Олифант вынул из кармана чистый, незапечатанный конверт и положил его на край стола рядом с ярким свертком. В конверте находились три бывшие в употреблении пятифунтовые банкноты.

Криге ничего не сказал.

— Манхэттенская женская труппа «Красная пантомима», — прервал затянувшееся молчание Олифант.

— Так, значит, сапфические звезды Бауэри добрались и до Лондона? — саркастически хмыкнул Криге. — Я помню этих красоток по Нью-Йорку. Они расшевелили и поставили на службу революции «дохлых кроликов», чье предыдущее участие в политике ограничивалось мордобоем во время муниципальных выборов. Мясники, чистильщики обуви, проститутки с Четемской площади и с Пяти Углов — такая вот была у них аудитория. Потные пролетарии, пришедшие поглазеть, как женщиной выстрелят из пушки, размажут ее по стенке, а потом отлепят, как лист бумаги… Нет, сэр, не тем вы интересуетесь.

— Друг мой, — вздохнул Олифант, — такая уж у меня работа — спрашивать. Вы должны понимать, что я не могу вам объяснить, чем вызван тот или иной мой вопрос. Я знаю, что вы многое претерпели. Я знаю, как трудно вам сейчас в изгнании. — Олифант многозначительно обвел взглядом убогую комнату.

— Так что же вы хотите узнать?

— Есть предположение, что среди различных преступных элементов, принимавших активное участие в недавних гражданских беспорядках, были и агенты Манхэттена.

Олифант ждал.

— Сомнительно как-то.

— Почему, мистер Криге?

— Насколько мне известно, Коммуна вовсе не заинтересована в нарушении британского статус-кво. В отношении американской классовой борьбы ваши радикалы выказали себя благожелательными наблюдателями. Более того, ваша страна повела себя почти как наш союзник. — В тоне Криге слышалась горечь, некий перекисший цинизм. — Похоже, Британии очень хотелось, чтобы коммунары отобрали у Северного союза его самый крупный город.