Уильям Гибсон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

Мори не шелохнулся.

— Мисс Элен Америка? — Олифант извлек вторую карточку. — Позвольте мне представиться. Я — Лоренс Олифант, журналист…

Элен Америка яростно зажестикулировала перед каменным лицом своего соотечественника. Громила еще секунду испепелял Мори взглядом, а затем неохотно опустил палку. Конец этой палки, как сообразил теперь Олифант, был залит свинцом.

— Сэсил глухонемой. — Актриса произнесла имя на американский манер, через «э».

— Прошу прощения. Я дал ему мою визитную карточку…

— Он не умеет читать. Так вы что, газетчик?

— От случая к случаю. А вы, мисс Америка, — первоклассная писательница. Позвольте представить вам моего друга, мистера Мори Аринори, прибывшего в нашу страну по поручению японского императора.

Бросив убийственный взгляд в сторону Сэсила, Мори грациозно перехватил трость, снял цилиндр и поклонился на европейский манер. Элен Америка глядела на него с восхищенным удивлением, как на цирковую собачку или что-нибудь еще в этом роде. Одета она была в серую конфедератскую шинель, латаную-перелатаную, но чистую; на месте медных полковых пуговиц тускнели обычные роговые кругляшки.

— Никогда не видела, чтобы китайцы так одевались.

— Мистер Мори — японец.

— А вы — газетчик.

— В некотором роде.

Элен Америка улыбнулась, сверкнув золотым зубом:

— И как вам понравилось наше представление?

— Это было необычайно, просто необычайно.

Ее улыбка стала шире.

— Тогда приезжайте к нам на Манхэттен, мистер. Восставший народ взял в свои руки «Олимпик», это на восток от Бродвея, на Хьюстон-стрит. Лучше всего мы смотримся дома, в родной обстановке.

Среди спутанного облака рыжих от хны кудряшек поблескивали тоненькие серебряные сережки.

— С огромным удовольствием. А еще большим удовольствием для меня было бы взять интервью у автора…

— Это не я написала, — качнула головой Элен. — Это Фокс.

— Прошу прощения?

— Джордж Вашингтон Лафайет Фокс — марксистский Гримальди, Тальма социалистического театра! Это труппа решила поставить на афише мое имя, а я была и остаюсь против.

— Но ваша вступительная речь…

— А вот ее действительно написала я, сэр, и горжусь этим. Несчастный Фокс…

— Я и не знал… — смущенно перебил ее Олифант.

— Это все от непосильного труда, — продолжила Элен. — Великий Фокс, в одиночку возвысивший социалистическую пантомиму до нынешнего уровня, поставивший ее на службу революции, надорвался, сочиняя все новые и новые пьесы, — публика переставала ходить на них после одного-двух представлений. Он довел себя до полного изнеможения, изобретая все более броские трюки, все более быстрые трансформации. Он начал сходить с ума, его гримасы стали жуткими, отвратительными. Он вел себя на сцене просто похабно. — Элен отбросила театральную патетику и заговорила с нормальными, будничными интонациями. — Мы уж чего только не делали, даже держали наготове костюмера, наряженного гориллой, чтобы выбегал на сцену и вламывал хорошенько бедняге Фоксу, если тот слишком уж разойдется, — да все попусту.

— Мне очень жаль…

— Как это ни печально, сэр, Манхэттен не место для помешанных. Фокс сейчас в Массачусетсе, в соммервильской психушке, и если вам захочется это напечатать, прошу покорно.

Олифант смотрел на нее, не зная, что и сказать. Мори Аринори отошел в сторону и наблюдал за выходящей из «Гаррика» толпой. Глухонемой Сэсил исчез, забрав с собой свой груженный свинцом отрезок ротанга.

— Я готова съесть целую лошадь, — весело объявила Элен Америка.

— Позвольте мне пригласить вас. Где бы вам хотелось пообедать?

— Да есть тут за углом одно местечко.

Элен направилась к выходу, не дожидаясь, пока джентльмен предложит ей руку; Олифант и Мори двинулись следом. Только сейчас Олифант заметил на ногах актрисы армейские резиновые сапоги — чикамоги, как называют их американцы.

Она провела их один квартал, а затем, как и пообещала, свернула за угол. Ярко освещенная кинотропическая вывеска каждые десять секунд перещелкивала с «АВТОКАФЕ МОИСЕЙ И СЫНОВЬЯ» на «ЧИСТО БЫСТРО СОВРЕМЕННО» и обратно. Элен Америка обернулась и сверкнула улыбкой, ее роскошный зад плавно перекатывался под конфедератской шинелью.

В переполненном кафе было шумно и душно; забранные мелким, как тюремная решетка, железным переплетом окна запотели так, что казались матовыми. Олифант даже не представлял себе, что бывают подобные заведения.

Элен Америка без слов продемонстрировала местные обычаи, взяв прямоугольный гуттаперчевый поднос из стопки ему подобных и толкая его по блестящей оцинкованной дорожке, над которой располагались десятки миниатюрных, окантованных медью окошек. Олифант и Мори последовали ее примеру. За каждым окошком было выставлено свое блюдо. Олифант заметил щели для монет и полез в карман за кошельком. Элен Америка выбрала картофельную запеканку с мясом, мясо в тесте и жареную картошку — монетами ее обеспечивал Олифант. За дополнительный двухпенсовик она получила из латунного крана щедрую порцию бурого, крайне сомнительного соуса. Мори взял печеную картошку, предмет страстной своей любви, а от соуса отказался — с некоторым даже, как показалось Олифанту, содроганием. Олифант, подрастерявшийся в столь необычной обстановке, ограничился кружкой машинного эля.

— Клистра меня убьет, — заметила Элен Америка, ставя свой поднос на анекдотически маленький чугунный столик. Стол и четыре стула вокруг него были намертво привинчены к бетонному полу. — Не разрешает нам разговаривать с господами из прессы — и все тут.

Она капризно повела плечиками, еще раз сверкнула золотым зубом, а затем, покопавшись в звякающей груде, вручила Мори дешевый железный нож и такую же трезубую вилку.

— Вы бывали в городе под названием Брайтон, мистер?

— Да, приходилось.

— И что это за место?

Мори с глубоким интересом рассматривал прямоугольную тарелку из грубого серого картона, на которой лежали его картофелины.

— Приятный город, — сказал Олифант, — очень живописный. Особенно знаменит водолечебный павильон.

— Это в Англии? — Элен Америка говорила с набитым ртом, а потому не очень внятно.

— Да, в Англии.

— Там много рабочих?

— Думаю, нет — в том смысле, как вы это понимаете. Однако там очень много людей, работающих в гостиницах и ресторанах, лечебных и увеселительных заведениях.

— Здесь, в Лондоне, к нам почти не ходят рабочие, совсем не та аудитория. Ладно, будем есть.

Чем Элен Америка и занялась. Застольные беседы, как понял Олифант, ценились в красном Манхэттене не слишком высоко.

Она вымела картонные «тарелки» подчистую, умудрившись даже собрать остатки соуса прибереженным ломтиком картошки.