Уильям Гибсон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

— Еще бы! — воскликнул Леон, когда она как-то сказала об этом за обедом. — Все равно что сменить тело!

А потом довел Флору до истерического хохота, заявив, что если Флинн родит девочку, то назовет ее Фауной.

Пора было идти завтракать вместе со всеми — мамой, Литонией, Флорой и Леоном, который жил теперь в бывшей комнате Флинн. Литония, как оказалось, чудесно готовила, и сейчас Мейкон отчищал пескоструйкой внутренность бывшего Фермерского банка: Литония с двоюродным братом собрались открыть там ресторанчик. Ничего пафосного, просто что-то еще, кроме «Суши-лавки» и «Джиммис». «Джиммис» так и не превратился в сетку, а если бы превратился, сказал Леон, это бы значило, что джекпот все-таки наступает, несмотря на все их усилия.

Мама теперь обходилась без кислородной трубки, поскольку лекарства ей делала «Сольветра», индивидуальные. А пока, на случай если кому-нибудь еще что-нибудь понадобится, они купили «Фарма-Джон» и по совету Флинн урезали норму прибыли вдвое, так что сетка мгновенно стала самой популярной в стране, если не в мире.

Флинн взяла банку с пальцами и, не запирая двери, пошла по тропинке, которую они протоптали между домами и которая уже выглядела так, будто была здесь всегда.

Сегодня, гуляя по набережной, она сказала Эйнсли, что временами боится, не строят ли они просто свой вариант клептархии. Очень правильная мысль, ответила Эйнсли, вам всем надо постоянно держать ее в голове. Люди, не способные вообразить, что поведут себя дурно, обычно с треском проигрывают тем, кому и воображать ничего не надо, поскольку они и так ведут себя дурно. Она сказала, большая ошибка думать, будто эти люди другие, особенные, зараженные чем-то нечеловеческим, недочеловеческим, фундаментально иным. Это напомнило Флинн слова мамы о Корбелле Пиккете. Что большое зло не блистательно, оно просто возникает из заурядного мелкого зла, если тому дать возможность вырасти. Выросшее, оно приводит к более страшным последствиям, но остается лишь суммой обыденной человеческой подлости. И это верно, сказала Эйнсли, в отношении самых жутких чудовищ, с которыми ей постоянно приходится иметь дело. Флинн, быть может, представляет ее терпеливой смотрительницей зоопарка среди особенно крупных и опасных зверей, но они — всего лишь люди.

— Человек слаб, милая, — сказала Эйнсли, глядя на Темзу синими старческими глазами, — и в тот миг, когда мы это забываем, мы гибнем.

Жить с Рейни — все равно что поставить себе когнитивный имплант, только гораздо приятнее, думал Недертон, спуская ноги на пол и глядя на нее. Например, он раньше не знал, что у нее столько веснушек, что они по всему телу и вообще что он любит веснушки. Сейчас он прикрыл некоторые, самые любимые, краем одеяла и пошел чистить зубы.

Ее эмблема появилась раньше, чем он взялся за зубную щетку.

— Кофе, — сказала Рейни. Он слышал ее из спальни так же хорошо, как по телефону.

— Сейчас почищу зубы и включу кофеварку.

— Нет, — ответил она. — Там внизу есть настоящий итальянец, в поддельной газетной лавочке. Я хочу его эспрессо. — Слово «эспрессо» прозвучало совершенно порнографически. — С его пенкой.

— Позвони ему.

— Ты погубил мою карьеру. Из-за тебя я ушла с завидной государственной должности, а потом должна была спасаться от убийц, нанятых новозеландской тайной полицией. А теперь ты не можешь принести мне чашечку человеческого кофе? И круассан из магазинчика на другой стороне улицы.

— Ладно, — сказал Недертон. — Дай только зубы почищу. Я действительно спас тебя от даркнетовских киви, которые едва ли были правительственными агентами, и притащил сюда, под защиту британской тайной полиции. Если можно так выразиться.

— С пенкой, — сонно повторила она.

Чистя зубы, Недертон вспоминал, как Лоубир пришлось вытаскивать ее из Канады в Англию и как они оказались в койке — не впервые, но в первый раз (для него, по крайней мере) на трезвую голову. И как на следующее утро — самое неловкое из множества его неловких утр с женщинами — он сознался в своих чувствах к Флинн, или к ее периферали, или к обеим. Рейни тогда напомнила, что Флинн недавно стала его клиенткой и разве он еще не усвоил, чтó выходит из интрижек с клиентками? Но Флинн не Даэдра, возмутился он. Зато он, сказала Рейни, фантастический инфантил, если думает, будто его эротические проекции что-то значат в реальном мире. А потом снова затащила его в постель и принялась доказывать свою точку зрения другим способом, и тогда, кажется, он начал понемногу убеждаться в ее правоте. А скоро стало ясно, что Флинн выходит за шерифа Томми, и вот Недертон одевается в их общей с Рейни квартире, собираясь выйти на солнечную улицу в Сохо и радуясь, что планы превратить район в косплейную зону наподобие Чипсайда так и не реализовались.

Он выходил из булочной, когда появилась эмблема Мейкона.

— Если мы отправим твоего чувачка во Франкфурт, ты сможешь провести брифинг для немецких пиарщиков завтра утром, в десять по вашему времени?

— А где он сейчас?

— На взлетной полосе в Каире. Пери Флинн — та, что для Восточного полушария, — сейчас в Париже, так что, если она будет свободна, проведете брифинг вместе.

— Звучит заманчиво. Что-нибудь еще?

— Нет. Ты придешь в воскресенье на барбекю?

— Да, в «Полли».

— Чудной ты, Уилф. Говорят, ты своей девушке такой же добыл.

— Мы придем вместе.

— Если тебе охота фетишизировать узкополосное восприятие, — сказал Мейкон, — то дело твое.

— Если бы ты проводил здесь больше времени, — ответил Уилф, — ты бы начал ценить подобные вещи. Действуют успокаивающе.

— Где уж нам, дуракам, чай пить, — благодушно ответил Мейкон, и его эмблема исчезла.

Завтра в Патни, напомнил себе Недертон, заказывая два двойных эспрессо навынос. В два часа дня. Второе повторное посещение. Если будет хорошая погода, они с Рейни поедут на велосипедах. Вряд ли брифинг займет много времени.

Всегда приятно повидать Флинн.

Судьба сжалилась надо мной, — и все произошедшее начинает расплываться, блекнуть, превращаться в эпизод. Если временами и случается уловить что-то странное, то только боковым зрением. Хромированные осколки поделок сумасшедшего доктора надежно прячут себя в уголке глаза. На прошлой неделе в небе над Сан-Франциско парил этот лайнер-бумеранг, но уже почти совсем прозрачный. И похожие на акул машины появляются все реже. И бесплатные шоссе уже не развертываются передо мной сверкающими восьмиполосными монстрами, по которым в прошлом месяце мне довелось вести взятую напрокат «тойоту». И я знаю, что ничего из этого не последует за мной в Нью-Йорк. Восприятие мира сузилось до единственной ленты вероятности. А это стоило немалого труда. И еще — спасибо телевидению.