Фрэнсис Вилсон - Избранные произведения в одном томе

Но хуже всего было то, что он без конца вспоминал о страхе Моласара перед крестом… Да, он на самом деле БОИТСЯ КРЕСТА!

Моласар бесшумно пересек комнату и остановился перед профессором, молча разглядывая его. «Как странно… — подумал Куза. — Либо я чересчур уж погрузился в свои собственные мысли, либо слишком устал, но мне кажется, что я начинаю постепенно привыкать к нему». И действительно, сегодня он не ощутил того ужаса, который раньше всякий раз охватывал его при появлении хозяина замка. Скорее всего, ему теперь просто уже все равно.

— Мне кажется, ты можешь умереть, — без предисловия заявил боярин.

Эти резкие слова вывели Кузу из состояния мрачного равнодушия.

— От ваших рук?

— Нет. От своих собственных.

Возможно ли, чтобы Моласар был способен читать мысли? Сегодня Куза и правда довольно долго размышлял об этом. Самоубийство могло бы разрешить очень многие проблемы: Магда наконец почувствовала бы себя свободной и без него легко могла бы спрятаться где-нибудь в горах, где нет ни Кэмпфера, ни Железной Гвардии, ни всех остальных. Да, такая мысль уже не раз закрадывалась ему в голову. Но он не знал, как осуществить этот план. К тому же ему не хватало решимости.

Куза отвел глаза в сторону.

— Возможно. Но даже если я и не умру от своей руки, то очень скоро это произойдет в лагере смерти майора Кэмпфера.

— Что еще за лагерь смерти? — Моласар нахмурился и придвинулся ближе к старику. Когда лампочка осветила его лицо, он изумленно поднял вверх брови. — Это место, где люди собираются, чтобы вместе умирать?

— Не совсем так. Людей туда свозят насильно и там убивают. И майор скоро выстроит такой лагерь недалеко отсюда, в Плоешти.

— Чтобы убивать валахов?! — Прилив ярости заставил Моласара обнажить свои непомерно длинные зубы. — Эти немцы пришли сюда, чтобы убивать мой народ?

— Да это не ваш народ, — с грустью заметил Куза, даже не пытаясь скрыть своей подавленности. Чем больше он думал об этом, тем ему становилось хуже. — Речь идет о евреях. Вы бы ни за что не согласились причислить себя к нашей нации.

— Я сам решу, к кому себя причислять! Но почему евреи? В Валахии нет никаких евреев. Во всяком, случае, не так много, чтобы они могли стать для кого-то проблемой.

— Да, раньше это действительно было так, когда вы строили этот замок. Но в следующем веке мы были вынуждены переехать сюда из Испании и других стран Западной Европы. Правда, большинство евреев обосновалось в Турции, но многие отправились в Польшу, Венгрию и Валахию.

— А почему ты говоришь «мы»? Разве ты тоже еврей? — удивился Моласар.

Куза кивнул, почти в полной уверенности, что древний боярин сейчас сразу же разразится какой-нибудь антисемитской речью. Но Моласар просто сказал:

— Нет, ты тоже валах.

— Но Валахия давно уже объединилась с частью Молдавии, и сейчас это государство называется Румыния.

— Это неважно. Название могло и поменяться. Но ты ведь родился на этой земле?

— Да, но…

— А те другие евреи, для которых задумали этот лагерь, — они тоже здесь родились?

— В основном да…

— Значит, и они мой народ! — Боярин стукнул кулаком по столу.

Куза чувствовал, что терпению Моласара приходит конец, но понимал, что должен закончить рассказ.

— Но их предки были переселенцами.

— Какая разница! Мой дедушка тоже приехал сюда из Венгрии. Ну и что? Разве я, который родился на этой земле, не принадлежу ей?

— Принадлежите, конечно. — Этот разговор становился явно бессмысленным, и пора было его кончать.

— То же самое и с твоими евреями, о которых ты тут толкуешь. Они все — мои соотечественники, а никакие не евреи! — Моласар выпрямился и гордо расправил плечи. — И ни один иноземец не вправе войти в мою страну и убивать мой народ!

«Как это похоже на славянских бояр! — усмехнулся про себя Куза. — Разумеется, он ничего не имеет против массовых казней местных крестьян, если только это делают его «соотечественники». Наверное, он спокойно относился и к развлечениям Влада, когда тот тысячами сажал на кол своих подданных. Валашская знать могла вытворять, что угодно. Но стоило только иностранцу поднять руку на местное население…»

Моласар сделал шаг в сторону и был тут же поглощен густой темнотой.

— Расскажи мне об этих лагерях смерти.

— Это очень тяжело. Это слишком…

— Рассказывай!

Куза вздохнул.

— Я скажу только то, что знаю наверняка. Первый лагерь построили не то в Бухенвальде, не то в Дахау примерно восемь лет тому назад. Но кроме них есть и другие: Флоссенбург, Равенсбрук, Нацвайлер, Аусшвиц и, наверное, еще много, о которых я пока не слышал. И скоро такой же лагерь откроют в Румынии — или, если угодно, в Валахии, — а потом и еще несколько в ближайшие год-два. Все эти лагеря служат одной-единственной цели: в них собирают миллионы определенных людей для пыток, унижения, непосильного труда и в конечном итоге для постепенного уничтожения.

— Миллионы?

Куза не разобрал интонации, с которой Моласар переспросил его, но понял, что тот сомневается в информации, которую профессор, скрепя сердце, выдавливал сейчас из себя. Моласар помрачнел и чуть не превратился в сплошную тень. Было видно, как он взволнованно ходит от стены к стене в дальнем конце комнаты.

— Да, миллионы, — с уверенностью подтвердил профессор.

— Я уничтожу этого германского майора!

— Но это не поможет. Таких, как он, тысячи, и они все равно будут приезжать сюда, один за другим. Вы можете убить одного, двух или нескольких, но и они, наверное, найдут со временем способ, чтобы убить вас.

— А кто их посылает сюда?

— Их вождь — человек по имени Гитлер. Он…

— Он король? Или принц?

— Нет… — Куза пытался найти какое-нибудь подходящее определение. — Наверное, самое близкое слово — это «воевода», чтобы вам было понятно.

— А, полководец! Так я убью его, и он никого больше не сможет прислать.

Моласар произнес это таким обыденным тоном, что весь смысл сказанного не сразу дошел до измученного мозга профессора. А когда это все же произошло, Куза в возбуждении переспросил:

— Что вы сказали?

— Насчет Гитлера? Я сказал, что когда мои силы до конца восстановятся, я с удовольствием выпью из него жизнь.

У Кузы было такое ощущение вплоть до этой секунды, что он весь день тщетно пытался выбраться со дна самого глубокого места в мировом океане и потерял уже всякую надежду когда-нибудь снова глотнуть воздуха. Но слова Моласара вернули ему силы, он в тот же миг рванулся к поверхности и, прорвав свод пучины, начал жадно вдыхать свежий ветер надежды. Но надо быть осторожней, иначе запросто можно опять очутиться на самом дне!..

— Но это невозможно! Его надежно охраняют! И к тому же он слишком далеко — в Берлине.