Алессандро Барикко - Избранные произведения в одном томе

— Там в одном месте кто-то плачет, — сказала журналистка, разыгрывая свою последнюю карту.

— Где?

— Дальше.

Вэк Монторси прокрутил дальше. Возник профессор в домашних тапочках.

— Вот он.

То был профессор Мондриан Килрой.

— Но он не плачет…

— Он плачет, но потом.

Вэк Монторси нажал на кнопку «Play».

«…по большей части все это — измышления. Люди верят, что трудности вундеркинда происходят из-за давления тех, кто его окружает, из-за чудовищных ожиданий, возлагаемых на него. Все это измышления. Настоящая проблема — в нем самом, другие тут ни при чем. Настоящая проблема — в его таланте. Талант подобен клетке, которая обезумела и выросла до невиданных размеров, безо всякой необходимости. Все равно, что устроить в доме дорожку для боулинга. Тебе разнесут все внутри, и даже если это будет прекрасная дорожка, и даже если со временем ты научишься божественно играть в боулинг, станешь лучшим в мире игроком, как ты исправишь все это, как избавишь свой дом от этого, как сумеешь что-то сохранить и, если нужда заставит, сказать: «Лапы прочь, это мой дом!» Ты не сумеешь. Талант разрушителен по природе, объективно разрушителен, что происходит вокруг него — не в счет. Он работает сам по себе. И разрушает. Надо быть действительно сильным, если желаешь спасти хоть что-то. А он — всего лишь мальчик. Представь себе дорожку для боулинга в доме мальчика, на видном месте. Хотя бы только шум, этот стук день напролет, и он твердо уверен, что о тишине — настоящей тишине — можно позабыть. Дом, где нет тишины. Кто вернет этому мальчику его дом? Вы, с вашими телекамерами? Я, со своими лекциями? Я?»

Здесь профессор Мондриан Килрой и вправду хлюпнул носом, снял очки и промокнул глаза большим синим платком. Скомканным платком. При желании можно было принять это за слезы.

— И все? — спросил Вэк Монторси.

— Да вроде.

Вэк Монторси выключил видеомагнитофон.

— Что у нас еще?

— Четверня плюс история с фальшивой «Джокондой».

— «Джоконда» всем осточертела.

В пятницу вечером показали репортаж про четверню из Англии. Три года они попеременно ходили в школу, и никто не заметил. Даже их подружка. У которой теперь возникли определенные сложности.

Гульд сидел на полу, на ковре четыре сантиметра толщиной. Он пялился в телевизор. Когда вошла Шатци, был одиннадцатый час. Она любила ходить по магазинам допоздна, утверждая, что вечером вещи устают и легче покупаются. Дверь открылась. Гульд сказал «привет», не отрываясь от телевизора. Шатци поглядела на него.

— Не стоит ждать от него чудес, но все-таки если включить, то будет лучше.

Гульд сказал, что телевизор не включается. Он нажимал все кнопки на пульте, но безрезультатно. Шатци выложила покупки на кухонный стол. Бросила взгляд на выключенный телевизор. Отделка под дерево, а может, это и было дерево.

— Где ты его взял?

— Кого?

— Телевизор.

Гульд объяснил, что Пумеранг стащил его у одного японца, который продавал восковые муляжи японских блюд. Блюд в смысле еды: цыплята, сельдерей, сырая рыба, все такое. Невероятно похоже. Не верилось, что они из воска. Японец делал даже супы. Гульд говорил, что совсем нелегко сделать суп из воска, что надо быть умельцем; с кондачка, на скорую руку, ничего не выйдет.

— Что значит «стащил»?

— Унес.

— У него что, крыша поехала?

— Японец ему задолжал.

Пумеранг сказал еще, что каждое утро мыл японцу витрину, а тот никогда не платил под каким-нибудь предлогом, и тогда Пумеранг не сказал японцу, что его достало ждать, он взял телевизор с отделкой под дерево и унес. Может, это и было дерево, но когда ты в магазине со всякими вкусными штуками из воска, которые совсем как настоящие, ты начинаешь верить, что все вокруг фальшивое, и различить становится невозможно. Да, ответила Шатци, так и должно быть, и прибавила, что у нее такое же чувство, когда она читает газеты. Гульд нажал на красную кнопку, но ничего не произошло.

— Ты знаешь хоть одного сумасшедшего, Шатци?

— Сумасшедшего, говоришь?

— Тот, о котором врачи говорят, что он сумасшедший.

— Настоящего.

— Да.

Кажется, я видела кое-кого, сказала Шатци. Вначале не очень-то вдохновляет. Они все время курят и лишены чувства стыда. Могут подойти к тебе, держа свой фитиль в руке, запросто. Не из желания позлить тебя, а потому, что лишены чувства стыда. Возможно, это оттого, что им нечего терять. Очень удачно, заметила Шатци. Через короткое время ты привыкаешь и даже находишь это милым, хотя «милым» — не то слово. Трогательным. Ты находишь это трогательным.

— А ты знаешь, что происходит в голове у человека, когда он сходит с ума? — спросил Гульд.

Зависит от вида сумасшествия, сказала Шатци. Возьмем рядового сумасшедшего, предложил Гульд. Не знаю, ответила Шатци. Видимо, что-то ломается внутри, на отдельные кусочки, которые не подчиняются приказам. Приказы даются, но теряются по дороге и не приходят, или приходят поздно, когда уже ничего не поправить, или ничего не поправить с самого начала, но те продолжают отдавать приказы с навязчивым упрямством, и нельзя эти приказы отменить. Все разваливается, такая вот организованная анархия, ты открываешь кран — и зажигается свет, когда ты включаешь радио, звонит телефон, миксер начинает взбивать сам по себе, ты открываешь дверь ванной и оказываешься на кухне, ищешь входную дверь и не находишь. Может быть, ее уже и нет. Исчезла. А ты навечно заперт в квартире. Шатци подошла к телевизору. Ей хотелось потрогать отделку под дерево. Из такого дома, продолжала она, не выйти, надо думать, как в нем жить. Они этим и занимаются. Снаружи ничего не понятно, но для них все очень логично. Сумасшедший — тот, кто хочет вымыть голову и поэтому сует ее в духовку.

— Наверное, забавно это выглядит, — вставил Гульд.

— Нет. По-моему, совсем не забавно.

Потом Шатци заявила, что это, на ее взгляд, настоящее дерево.

Гульд сидел на полу, на ковре четыре сантиметра толщиной. Он по-прежнему пялился в телевизор. Шатци сказала, что у нее дома есть зеленый пластмассовый столик, но если подойти поближе и рассмотреть, то столик окажется из дерева, страшная глупость, если вдуматься, но в то время была мода на пластик, все должно было делаться из пластика. Тогда Гульд сказал, что его мать сошла с ума. В один день. Теперь она в психиатрической клинике. Шатци ничего не ответила, склонившись над телевизором, на котором виднелась как будто небольшая шишка, и ногтем соскребла что-то твердое и темное. Потом сказала, что этот телевизор, похоже, падал. Неудивительно, что он не работает. Упавший телевизор — мертвый телевизор. Так она выразилась.

— Они забрали ее, и с тех пор мы не виделись. Мой отец не хочет, чтобы мы виделись. Говорит, что я не должен видеть ее в таком состоянии.