Алессандро Барикко - Избранные произведения в одном томе

Тезис номер два звучал так

2. Люди выражают свои идеи.

Вот в чем загвоздка, уверял профессор Мондриан Килрой. Выражая идею, ты придаешь ей форму, которой изначально та не обладает. В какой-то мере ты обязан придать ей связную, стройную, понятную другим форму. Пока ты только думаешь, все это может оставаться восхитительным бардаком. Но стоит начать выражать идеи, как ты начинаешь отметать одно, систематизировать другое, упрощать здесь, сокращать там, наводить порядок и придавать всему какую-то логику: ты подрабатываешь ее немного, и получается доступная людям вещь. «Ясная и отчетливая идея». Вначале ты пробуешь делать все честно: ты не отбрасываешь слишком многое, хочешь спасти всю бесконечность идеи, родившейся у тебя в голове. Ты стараешься. Но те не оставляют тебе времени, пристают, хотят понять, нападают на тебя.

— Кто это «те»?

— Другие. Все другие.

— Например?

— Люди. Люди. Ты выражаешь идею, люди тебя слушают. И хотят понять. Или, хуже того, хотят знать, правильная идея или нет. Настоящие извращенцы.

— Что же им делать? Проглотить так, как есть?

— Не знаю, что им делать, но знаю, что они делают. У тебя была идея, и ты пожелал теперь ее выразить, и это вроде нападения на тебя. И ты моментально начинаешь думать, как сделать идею сжатой, действенной, чтобы отразить нападение, чтобы идея осталась в живых, и ты употребляешь весь свой ум, чтобы превратить ее в неуязвимую машину, и чем больше тебе это удается, тем меньше ты замечаешь, что делаешь, что именно ты делаешь в эту минуту, то есть мало-помалу, — но с головокружительной скоростью, — перестаешь соприкасаться с истоками идеи, с восхитительным, неразумным, бесконечным бардаком, который и был твоей идеей, и все это с одной лишь жалкой целью — выразить ее на словах, иначе говоря, закрепить ее прочным, связным, изысканным образом, чтобы противостоять ударной волне окружающего мира, возражениям людей, тупым лицам тех, кто плохо тебя понял, телефонному звонку начальника отдела…

— Все остынет, профессор.

Часто они беседовали за едой, поскольку профессору Мондриану Килрою нравилось, как Шатци готовит пиццу, и поэтому — особенно по субботам — все ели пиццу. Остывшую же пиццу есть было невозможно.

2. Люди выражают свои идеи.

Но это больше не идеи, — распалялся профессор Мондриан Килрой. Это лишь обломки идей, умело собранные воедино и ставшие невероятно прочными предметами, совершенными механизмами, военной техникой. Это искусственные идеи. Они отдаленно родственны тому восхитительному и бесконечному бардаку, с которого все началось, но это родство почти что нечувствительно, как прилетевший издалека аромат. В действительности же это вылепленная искусственно вещь, ничего общего с истиной, только трюки на потребу публике. Что, согласно профессору, с необходимостью влекло за собой тезис номер три. Звучавший так:

3. Люди выражают не свои идеи.

— Вы шутите?

— Я чрезвычайно серьезен.

— Как это: выражают не свои идеи?

— Скажем так: больше не свои идеи. Это были их идеи. Но очень скоро выскользнули у них из рук и стали искусственными созданиями, которые развиваются почти самостоятельно, и цель перед ними одна: выжить. Человек одалживает им почти весь свой разум, они пользуются этим, чтобы становиться все более прочными и определенными. В некотором смысле, человеческий разум постоянно работает над тем, как развеять восхитительный и бесконечный хаос первоначальных идей, заменив его стойким совершенством идей искусственных. Они были видениями, теперь же они — предметы, которые человек присваивает и знает до тонкостей, но не может сказать, откуда они берутся и, наконец, какое, к черту, отношение они имеют к действительности. В некотором смысле это больше и не важно. Они работают, сопротивляются нападению, позволяют обнаружить слабости других и не ломаются отныне: зачем же ставить себе новые и новые вопросы? Человек смотрит на них, открывает для себя удовольствие держать их в руках, пользоваться ими, видеть их в действии. Рано или поздно, но это открытие неизбежно. Человек осознает, что их можно использовать в борьбе. Да он ведь никогда об этом не думал! То были видения, он желал лишь передать их другим. Но со временем от первоначального желания ничего не остается. То были видения, человек превратил их в оружие.

Это рассуждение понравилось Шатци больше всего. То были видения; человек превратил их в оружие.

— Знаете, профессор, о чем я часто думаю?

— О чем?

— О бандитах, бандитах с Дальнего Запада, улавливаете?

— Да.

— Ну вот, они стреляли как боги, знали досконально свои пистолеты, но если хорошенько подумать, то ни один из них не смог бы смастерить пистолет. Понимаете?

— Продолжайте.

— Я хочу сказать, что одно дело — использовать оружие, другое дело — придумать его или изготовить.

— Именно так.

— Не знаю в точности, что это такое. Но я часто думаю об этом.

— Совершенно верно.

— Вы так полагаете?

— Абсолютно уверен.

А впрочем, если задуматься, Гульд: что происходит в голове у человека, когда он выражает какую-то идею, а кто-нибудь рядом с ним тут же выдвигает возражения? По-твоему, у этого человека достаточно времени или честности, чтобы вернуться к видению, лежавшему в основе идеи, и проверить, справедливо или нет возражение? Нет, этого никогда не произойдет. Намного проще и быстрее отделать искусственную идею, которую он держит в руках, так, чтобы можно было отклонить возражение и даже найти способ перейти к атаке, напасть с возражением в свою очередь. Есть ли во всем этом уважение к истине? Ничуть. Поединок, ничего больше. Противники выясняют, кто из них сильнее. И не хотят брать другое оружие, потому что не умеют им пользоваться. Сражаются с помощью идей. Может показаться, будто их цель — обнаружить истину, но на самом деле они желают выяснить, кто сильнее. Поединок, ничего больше. Может показаться, будто они — блестящие интеллектуалы, но на самом деле они — животные, которые защищают свою территорию, спорят из-за самки, добывают пищу. Слушай внимательно, Гульд: ты не найдешь ничего более дикого и первобытного, чем поединок двух интеллектуалов. И ничего более бесчестного.

Много лет спустя, когда все уже произошло и ничего нельзя было поправить, Шатци и профессор Мондриан Килрой случайно столкнулись на вокзале. Они давно не виделись друг с другом. И поэтому зашли выпить по стаканчику и поговорить об университете, о том, чем занимается Шатци, о том, что профессор бросил преподавать. Им явно хотелось бы поговорить о Гульде, о том, что случилось с ним, но это было не так-то просто. В какой-то момент наступило молчание, и только тогда профессор Мондриан Килрой произнес: