Теодор Старджон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

Он медленно качнул головой.

— Ты и дети — единое существо. Уникальное. Не имеющее родни. — Он ткнул в меня трубкой. — Одинокое .

Кровь запульсировала в моих ушах.

— Заткнись, — бросил я.

— Сам подумай, — тихо отвечал он. — Твои возможности почти безграничны. Ты можешь получить все, что захочешь. Но ничто не избавит тебя от одиночества.

— Заткнись! Все одиноки.

Он кивнул.

— Но некоторые умеют справляться с одиночеством.

— Как?

Помедлив, он произнес:

— Есть нечто, неведомое тебе. И слово, обозначающее это понятие, для тебя — пустой звук.

— Говори, я слушаю.

Он окинул меня странным взором.

— Иногда эту штуку называют моралью.

— Наверно, вы правы. Хотя я и не понимаю, о чем вы говорите. — Я более не испытывал желания слушать его. — Вы боитесь… вы боитесь Homo Gestalt.

Стерн удивительным образом заставил себя улыбнуться.

— Недоделанная терминология.

— Мы и сами еще недоделаны. — Проговорив это, я указал: — Сядь сюда.

Он пересек притихшую комнату и уселся за стол. Я нагнулся к нему, и он уснул с открытыми глазами. Я выпрямился и осмотрел комнату. А потом взял термос, наполнил его и поставил на стол. Расправил уголок ковра, покрыл изголовье кушетки чистым полотенцем. Потом подошел к столу, выдвинул ящик и увидел магнитофон. И вместо того чтобы протянуть к нему руку, вызвал Бини. Она выросла рядом, широко открыв глаза.

— Посмотри-ка сюда, — обратился я к ней. — Хорошенько посмотри. Я хочу стереть эту ленту. Спроси у Малыша, как это сделать.

Она моргнула, словно бы встряхнулась, а потом склонилась над магнитофоном. Словом, постояла, исчезла, вернулась. Шагнула вперед. Нажала две кнопки, дважды щелкнула переключателем. Лента с писком закрутилась назад мимо головки.

— Хорошо, — сказал я ей, — готово.

Она исчезла.

Взяв куртку, я направился к двери. Стерн все сидел за столом, уставившись перед собою.

— Хороший мозгоправ, — пробормотал я. Чувствовал я себя просто здорово.

Снаружи я помедлил, затем вернулся в кабинет. Стерн поглядел на меня.

— Садись-ка сюда, сынок.

— Извините, — отвечал я. — Простите, сэр, ошибся дверью.

— Ничего, — отвечал он.

Я вышел, закрыл за собой дверь и всю дорогу к полицейскому участку ухмылялся. Сообщение о смерти мисс Кью пройдет без задоринки. Иногда я даже посмеивался, подумывая о Стерне: как он будет морщить лоб, вспоминая события забытого дня и обнаружив в столе невесть откуда свалившуюся тысячу долларов. Так-то куда забавнее, чем пожелать ему помереть. Кстати, а что такое мораль?

— И кем же он вам приходится, мисс Джеральд? — осведомился шериф.

— Джерард, — поправила она. Странный рот, зеленовато-серые глаза. — Он мой кузен.

— Все мы, Адамовы дети, кузены через праотца Адама. Надо бы точнее.

— Семь лет назад он служил в ВВС, — сказала она. — А потом начались неприятности. Его уволили по состоянию здоровья.

Шериф покопался в папке, лежавшей на столе.

— Помните имя доктора?

— Сперва был Томпсон, потом Бромфилд. Он и подписал заключение.

— Кем он был до службы в авиации?

— Инженером. То есть стал бы, если бы успел окончить училище.

— А почему не окончил?

Она пожала плечами:

— Он тогда пропал.

— Так откуда вы знаете, что он здесь?

— Я узнаю его везде, — отвечала она, — я видела… я видела, как это случилось.

— Видели? — Шериф сложил папку и бросил ее на стол. — Знаете, мисс Джерард, не мое дело давать людям советы, но вы, кажется, приличная девушка. Почему же вы не можете просто позабыть о нем?

— Мне бы хотелось повидать его, если это возможно.

— Он не в своем уме. Вы не знали этого?

— Нет.

— Разбил кулаком оконное стекло. Без веской причины.

Она ждала. Шериф настаивал:

— Он неопрятен. Не помнит даже своего имени.

— Так могу ли я увидеть его?

Шериф буркнул что-то неразборчивое и встал.

— Будь у этих недоумков из ВВС хоть сколько-нибудь соображения, они определили бы его куда надо, а не в тюрьму.

Стены коридора были выложены усыпанными заклепками стальными пластинами, выкрашенными в кремовый цвет сверху и в горчичный снизу. Каждый шаг вызывал гулкий резонанс. Шериф отпер дверь с узким зарешеченным оконцем. Они вошли, шериф запер за собой дверь, пропустив ее вперед, в большое, похожее на сарай помещение с бетонными стенами и потолком. Вокруг него шло некое подобие балкона, под и над которым располагалось около двадцати зарешеченных холодных и неуютных камер. Занятыми были с полдюжины.

— А на что вы, собственно, рассчитывали? — вопросил шериф, заметив выражение на ее лице. — Здесь у нас не Уолдорф-плаза или что-нить такое же.

Они подошли к одной из камер в нижнем ряду.

— А ну-ка просыпайся, Бэрроуз. К тебе дама.

— Гип! О Гип!

Заключенный не шевельнулся. Он раскинулся на матрасе, лежащем прямо на стальном полу. Левая рука была замотана грязной повязкой.

— Видите, мисс, ни слова! Довольно?

— Могу ли я переговорить с ним с глазу на глаз? Впустите меня к нему, — выдохнула она.

— Как бы чего не случилось, — предупредил шериф.

Она пристально посмотрела на него. И, отпирая дверь камеры, шериф промолвил:

— Если что — вопите громче. Я тут поблизости. А ты, Бэрроуз, смотри у меня, не то получишь пулю, — и он запер за ней дверь камеры.

Девушка подождала, пока шериф отошел, и склонилась над заключенным.

— Гип, — пробормотала она, — Гип Бэрроуз.

Померкшие глаза шевельнулись в глазницах, повернулись в ее сторону. Медленно моргнули и неторопливо открылись опять.

Она встала рядом с ним на колени.

— Мистер Бэрроуз, — шепнула она. — Вы не знаете меня. Я сказала им, что вы мой двоюродный брат. Я хочу помочь вам.

Он молчал. Она сказала:

— Я хочу помочь вам выбраться отсюда. Вы хотите вернуться на свободу?

Он долго глядел ей в лицо. Потом глаза его совершили путь к запертой двери и вернулись к ее лицу.

Она прикоснулась к его лбу, к щеке. Показала на грязную повязку:

— Сильно болит?

Он рассеянно перевел взгляд от ее лица к повязке. Потом с трудом посмотрел на нее снова. Она спросила:

— Не хотите ли вы что-то сказать?

Он молчал так долго, что она поднялась.

— Пожалуй, мне лучше уйти. Но вы все-таки не забывайте обо мне. Я помогу вам. — И она повернулась к двери.

Он спросил:

— Почему?

Она вернулась назад:

— Потому что вы — грязный, избитый, никому не нужный… и потому что я знаю, кто вы на самом деле.

— Вы безумны, — устало пробормотал он.

Она улыбнулась:

— О вас здесь говорят то же самое. Значит, у нас много общего.

Он грязно выругался.

Она невозмутимо ответила:

— И за этим вы тоже не спрячетесь. А теперь слушайте меня. Сегодня днем вас посетят двое. Один — доктор. Второй — адвокат. К вечеру вы выйдете на свободу.