Эрнест Клайн - Армада

В конце концов, включив аварийные огни, последние мили я полз с минимальной скоростью и все время смотрел в окно, не в силах оторвать глаз от неба.

Припарковавшись на дорожке, ведущей к дому, я выключил двигатель и какое-то время сидел в машине, не снимая ладоней с руля. Я смотрел на наш маленький кирпичный коттедж, заросший плющом, и думал о том, как впервые поднялся на чердак, чтобы разобрать вещи отца. В тот момент я чувствовал себя юным Кларком Кентом, которому предстояло узнать правду от голографического призрака давно умершего предка. Теперь же я ощущал себя юным джедаем Люком Скайуокером, в сомнениях остановившимся перед входом в пещеру на планете Дагоба, пока Йода объяснял ему очередной урок: «Темная Сила здесь огромна, но ты должен войти».

И я вошел. На меня сонно взглянул лежащий на коврике наш старый бигль Маффит – несколько лет назад он встречал бы меня у двери, лая и сходя с ума от радости, а теперь он едва заметил мой приход, потому что был стар и глух. Я погладил его и отправился наверх.

У входа на чердак я остановился, не решаясь открыть дверь: мне нужно было собраться с духом, прежде чем я переступлю порог.

Моего отца звали Ксавье Улисс Лайтман, и он умер в девятнадцать лет, когда я был совсем маленьким. Я всегда убеждал себя в том, что мне повезло – ведь невозможно скучать по человеку, которого ты не помнишь. Но, если честно, я скучал по нему и восполнял пустоту в душе любой информацией о нем, какая была доступна. Иногда мне казалось, что я пытаюсь заработать право тосковать по нему с той же силой, что и моя мама с его родителями. В десять лет у меня началось то, что теперь я называю «фаза Гарпа». Именно тогда мое любопытство по отношению к покойному отцу постепенно превратилось в полноценную навязчивую идею. До того мне хватало смутного, идеализированного образа, который сформировался в моем сознании за долгие годы. Однако на самом деле мне были известны всего четыре факта о нем – то, что мне постоянно говорили о нем в детстве, в основном бабушка с дедушкой:

1. Я выгляжу совсем как он, когда ему было (вставить мой возраст на данный момент).

2. Он очень любил меня и мою мать.

3. Он погиб на работе в результате аварии на станции очистки сточных вод.

4. Авария предположительно произошла не по его вине.

Когда мой возраст достиг двузначных чисел, эти расплывчатые сведения уже не могли удовлетворить мое растущее любопытство. Поэтому я, естественно, начал бомбардировать мать вопросами. Причем ежедневно и без передышки. В то время я был слишком мал и глуп и не понимал, как ей тяжело постоянно говорить с десятилетним сыном о его погибшем отце. Я же, эгоистичный тупица, доставал маму снова и снова, а она терпеливо отвечала на мои вопросы – до тех пор, пока однажды не отдала мне латунный ключик от чердака и не рассказала о спрятанных там коробках. До того дня я полагал, что она пожертвовала все добро отца на благотворительность – мне казалось, что именно так поступают все молодые матери-одиночки, стремящиеся начать жизнь с нуля. В тот летний день я понял, что моя мама поступила по-другому: она упаковала вещи отца в коробки и, как только мы переехали в этот дом (купленный на деньги, полученные в качестве компенсации), отнесла их на чердак. По маминым словам, она сделала это ради меня, чтобы я мог узнать об отце как можно больше.

Когда я отпер дверь и ворвался на чердак, то действительно увидел у окна составленные друг на друга картонные коробки. Их было двенадцать; освещенные солнцем, они напоминали башню из капсул времени, которые с нетерпением ждали, чтобы я побыстрее раскрыл их тайны.

Остаток лета я провел на чердаке, разбирая все это добро, словно археолог, выкапывающий артефакты из древней гробницы. Для парня, который дожил лишь до девятнадцати лет, мой отец ухитрился скопить целую тонну вещей. Примерно треть коробок занимала коллекция старых видеоигр – хотя я бы назвал это не кучей, а коллекцией. У отца было пять разных консолей и сотни игр для каждой. А настоящий запас я обнаружил на жестком диске его старого компьютера – там хранились тысячи эмуляторов классических аркадных и консольных игр. В такое количество игр ни один человек не смог бы сыграть за целую жизнь. Но моему отцу, похоже, это удалось.

В другой коробке хранился старый видеомагнитофон. Немного покопавшись, я сообразил, как подключить его к небольшому телевизору в моей спальне, и начал смотреть отцовские видеокассеты – одну за другой, в том порядке, в каком извлекал их из коробки. На большинстве из них оказались старые научно-фантастические фильмы и сериалы, а также разные научно-популярные программы. Еще обнаружились коробки с одеждой отца. Почти вся она была мне велика; тем не менее я примерил каждую вещь, вдыхая застоявшийся запах и внимательно рассматривая себя в покрытое пылью зеркало.

Однако самое большое волнение я испытал, когда нашел среди вещей отца старые открытки и письма, а также любовные записочки, которые писала ему мама, когда они учились в школе. Не испытывая ни малейшего стыда, я прочел их все, с жадностью поглощая новую информацию о человеке, который меня породил.

В последней коробке лежали материалы для ролевых игр – сборники правил, пакеты с многогранными игральными костями, листы персонажей, а также большая стопка блокнотов с описаниями кампаний. В каждом из них описывались подробности какой-то вымышленной реальности, которая служила фоном для одной из ролевых игр. И каждый из них позволял еще немного узнать о невероятно богатом воображении моего отца.

Один из блокнотов отличался от остальных. На его потрепанной синей обложке отец аккуратно вывел печатными буквами таинственное слово: PHAЁTON.

На пожелтевших страницах обнаружился странный список названий и дат. За ним следовали обрывочные дневниковые записи, посвященные мировому заговору, якобы обнаруженному отцом. Это был суперсекретный проект, в котором участвовали все четыре рода войск США, индустрия шоу-бизнеса и видеоигр, а также отдельные представители Организации Объединенных Наций.

Поначалу я убеждал себя, что это наброски сценария для ролевой игры или так и не написанного рассказа. Но чем дальше я вчитывался, тем больше этот текст меня тревожил. Он был похож не на художественную литературу, а скорее на длинное, бессвязное письмо, написанное психически больным человеком, – от которого я, по стечению обстоятельств, унаследовал половину своей ДНК.

Этот дневник помог мне разрушить идеализированный образ отца, который я успел создать, – и отчасти поэтому я и поклялся больше никогда его не открывать.

Но сейчас со мной происходило то же самое, что когда-то с ним: в мою реальность вторглись видеоигры. Может, и у отца были галлюцинации? Может, он… может, я… шизофреник? Мне необходимо было выяснить, о чем он думал, я обязан был снова нырнуть в его бред и выяснить, как он связан с моим собственным.