Ольга Швецова - Ящик Пандоры

Впереди по Моховой над непривычно низкими зданиями по-прежнему виднелся черный силуэт большого храма. Только вот вместо креста на соборе раскинула крылья дьявольская тень. Тварь покрутила головой и взлетела. Сталкеры прижались к земле, стараясь слиться с ней, не шевелиться, но похоже, птеродактиль не охотился вблизи гнезда, набирал высоту, размеренно помахивая перепончатыми крыльями. Максим поднял, было, голову…

– Да вот же тварь! – выругался майор, одновременно с этим что-то глухо и тяжело ударило по крыше машины, ржавое железо протестующе затрещало. А кшатрий протирал горстью снега забрызганный дерьмом щиток маски, – сука дристучая!

– К деньгам, Саныч, к деньгам! – ехидно протянули два голоса впереди. Сталкеры все же не шевельнулись, лишь проводили внимательным взглядом стволов удаляющегося хищника.

На Максима почти не попало, майор, ругаясь, пытался отчистить левое плечо. А когда из-за кучи металла, снега, а теперь и дерьма, показался наполовину белый Липенко… Группа еще пару минут не могла двинуться вперед. Наконец, последствия плотного харча не вовремя облегчившегося птера были оставлены позади. Ну, это еще как посмотреть, вовремя или нет. К месту-то точно! Максим еще долго не забудет эту недовольно нахохлившуюся фигуру в пятнистом комбезе.

До угла Знаменки оставалось полста метров, пара коротких перебежек, и они повернули за угол. Манящая звезда теперь осталась за спиной. А оглядываться нет нужды, тылы прикрывал Ильин. Держались левой стороны. Справа дома не сливались вот так же в почти сплошную стену, переулки и дворы могли таить в себе опасность. Миновав проклятую – как говаривали сталкеры – Боровицкую площадь группа свернула на Знаменку.

Вся улица оказалась запружена машинами, они стояли плотно друг за другом, в одном направлении. Двадцать лет назад, когда завыли сирены, запоздало предупреждая об опасности, люди кинулись прочь от Кремля, правда, удалось это далеко не всем. Подтаявший снег обнажил кости: тут из окна мелкой легковушки виднелся так и сидящий за рулем костяк из ребер, а там поодаль у желтой облезлой стены череп пялился пустыми глазницами на крадущихся людей. Максим поежился, несмотря на химзу, не от вида вмерзших в лед костей, чего в трупах страшного, мертвецы не кусаются.

Здесь было иное ужас осознания случившейся войны и ее последствий; ужас осознания масштабов гибели великой страны, гибели людей, поломанных судеб. Если б не война, как могла сложиться судьба его семьи?.. Всяко лучше, ну, как минимум, наверняка не так, как сейчас.

«Фу, что-то я расклеился», – опомнился Максим, отгоняя так не нужные сейчас мысли, отвлекающие от происходящего.

Но забылся ненадолго, даже остановился, медленно, нерешительно скользя взглядом по угловому дому… Жилые подъезды располагались чуть дальше. Один, второй, что же там дальше, в темноте? И преодолев сомнения, поднял глаза. Дом уцелел не весь, но квартиры на его этаже выглядели неповрежденными. Темные окна без стекол и занавесок казались теперь совсем чужими. Еще одна безотчетная надежда увидеть что-то родное и знакомое угасла. А может быть, просто слишком темно? И внутри квартиры до сих пор стоят на комоде фотографии родителей. Две, почему-то даже в этих красивых рамках они нигде не были вместе… «Симка, я обязательно когда-нибудь покажу тебе отца. Обещаю!» Но сейчас майор нетерпеливо подгонял в спину. Максим не отводил взгляда от темных окон, будто ждал, что в них вдруг загорится теплый свет настольной лампы, приглушенный коричневой занавеской кабинета. Раньше очень любил глазеть по вечерам в окно на поток машин, лежа на подоконнике. И показалось вдруг, как будто… он и сейчас там и смотрит с высоты на самого себя, сталкера в мешковатой химзащите, застывшего посреди улицы. И он сверху сказал себе: иди и не оглядывайся…

А впереди тем временем показалась причина, из-за которой автомобили застряли, сделавшись могилами своим хозяевам посреди узкой дороги: двухэтажный автобус протаранил автомобиль. Обоих развернуло поперек четырех полос. Длинная – уж явно выделявшаяся на фоне других – черная машина врезалась в когда-то голубой кирпичный забор, наискось перегородив улицу. Несмотря на двадцатилетнее стояние под дождями, снегами и щедрым ультрафиолетом солнца авто выглядело почти целым. Вот только прямо сквозь крышу, разорвав металл, росло деревце в руку толщиной. Максим хотел было подойти поближе, разглядеть, но его остановили:

– Не трогай, – глухо предупредил сталкер, судя по торчавшей из-под маски бороде, Дмитрий, – это членовоз, правительственный лимузин, мало ли, чего там. Рванет еще.

Вслед за сталкерами Максим протиснулся через выгоревший салон туристического автобуса, отстраненно рассматривая почерневшие скелеты, их здесь было много. Тропка явно использовалась, середину салона очистили, а кости сложили аккуратными кучками на прогоревшие пружины сидений. Белявский выпрыгнул через окно за Дмитрием, оказавшись по ту сторону улицы. Следом, кряхтя, полез Липенко. Майор, шедший замыкающим, замер у оконного проема, оглянулся назад, будто опасаясь «хвоста», и последовал за архивариусом.

Знакомые улицы Адвоката уже не пугали своим новым видом, Москва из цветных детских воспоминаний окончательно превратилась в Москву цвета грязного снега и смерти. Город умер. А люди, снующие по трубам артерий и туннелям кишок в поисках крупиц былого изобилия, всего лишь паразиты, доедающие труп когда-то сильного зверя… Вот только любой труп в итоге становится голым скелетом.

Обходя провал, в котором, уткнувшись капотом, лежал микроавтобус, мысль о городе-трупе, внезапно вспыхнувшую в голове. Максим счел какой-то важной вехой, знаком, что ли… Таких моментов в его жизни было не так уж много, но после каждого он менялся внутренне, взрослел, и несмышленыша лишенного матери, а потом и отца оставалось в Максиме Белявском все меньше. Зато Адвоката, братка с Китай-города, привыкшего решать «дела» кулаком, кастетом и ножом, все больше. Жизнь тому как-то больше способствовала: не будь терпилой, никого и ни о чем не жалей, бей насмерть.

Бронежилет с непривычки давил на плечи и вообще болтался на пузе, мешая двигаться. Максим остановился чтобы подтянуть ремни, дорога к злополучному Генштабу поначалу как-то беспокоила, воображение рисовало ужасы поверхности, но реальность была много проще: снег, грязь, машины, дома. Майор сказал: пятьсот метров? Да от станции до станции может быть в десять раз больше! Красться и жаться к стенам, повинуясь жестам сталкеров, идущих впереди, порядком надоело.

Шедший метрах в десяти сталкер – в химзе не разберешь, кто именно, – присел у машины, подняв предупреждающе кулак, все остановились. Майор, пригибаясь, направился к нему, на ходу бросив: