Коллектив авторов - Клыки. Истории о вампирах (сборник) [litres]

Когда я заканчиваю убираться, прощаюсь с тобой и Чарльзом, когда ты оставляешь мне адрес на случай, если я передумаю, когда ты обнимаешь меня, так что наши шеи сближаются настолько, что я слышу запах крови сквозь поры твоей кожи – тогда я тоже оказываюсь готова.

Для меня шесть девушек – пустяки. Я могу попросить их найти мою маму на парковке, поискать котят, помочь подняться после того, как упала с велосипеда и ободрала коленку… Мне без разницы, будут ли они плакать или кричать. Может, это и покажется немного раздражительным, но не более того.

Самое сложное – это вести машину, сидя на телефонном справочнике. Но я что-нибудь придумаю. Если я хочу получить работу, мне придется показать хозяину, что я не хуже мистера Дюшана. Мне известна каждая подробность его истории о том, как он обрел власть. Я слышала ее сотню раз. Все, что сделал он, – сумею и я.

Покидая город, я бросаю это письмо в ящик, просто чтобы ты знала о моих намерениях.

Большое спасибо, что пришла на мой ужин. Мне очень понравился этот вечер.

Я никогла не делала это с другой девушкой, но глядя на Сандрин, думаю, как это могло бы быть. Я завидую ее стройному телу, ее длинным ногам, да и сверху у нее есть все из того, что нравится парням. У нее крупный, похожий на клюв нос, который моментально бросается в глаза на узком лице, но если присмотреться, то он очень даже подходит к ее большому, чувственному рту, становясь частью ее красоты. Свет, которым овеяна ее жизнь, отражаясь в бессчетном количестве осколков зеркала, мешает прийти к единому впечатлению. Обычно она не более чем набросок с несколькими едва прорисованными деталями, но мне кажется, что если ей вернуть весь ее цвет, то ее волосы будут черными, как вороново крыло, а глаза – синими, как океан, омывающий в солнечный день песчаную отмель.

Она говорит, что я никогда ее не покину, что мы с ней одинаковые, и кто знает, вдруг она права?

Если бы только вы родились в этих местах, – в одном из унылых, диких, бедных городков на берегу реки Сент-Джонс-Ривер, давно превратившихся в скопище трущоб, остовы старых особняков с провалившимися крышами и разбитыми окнами. Их обитатели – серые, как старые доски, заживо гниют среди дубов и невысоких корявых сосен, окруженные мусором рыболовных лавчонок, трейлерных стоянок и бетонными блоками мотелей, где торговцы кокаином из числа реднеков за хрустящую стодолларовую бумажку отвалят нужную вам дозу, а у барной стойки скучают пятидесятидолларовые проститутки, мечтая о том, как их с ветерком умчит отсюда какой-нибудь «кадиллак».

«Городки, такие, как Дюбарри, – говорит Сандрин, – оставляют на вас свои пятна, делают вас уязвимыми к их обману. Можно уехать в Даллас, или в Новый Орлеан или куда-то еще, где говорят на другом языке, и прожить там остаток дней, но это ничего не изменит. Как бы далеко вы ни уехали, как бы долго ни прожили там, вы никогда не будете собой. Вы всегда будете ощущать себя обманщиком, вам будет постоянно казаться, будто вы пытаетесь кого-то надуть, даже если на самом деле вы совершенно честны».

Я ни разу не была южнее Дейтоны или западнее Окалы, или севернее Джексонвиля и поэтому не могу сказать, так это или нет. Но возможно, Сандрин права. На лицах тех, кто после долгих лет отсутствия возвращаются в Дюбарри, читается облегчение, как будто они сбросили с себя тяжкое бремя, и ждут, не дожутся, когда начнут усыхать и растворяться в липкой духоте городка, словно свиные ножки на прилавке в магазинчике Тоби, что мутируют в банке с зеленоватым рассолом.

Взять, к примеу, Чэндлер Мейсон.

Окончив университет штата Флорида, она отправилась в Нью-Йорк, где ее взяли на работу в «И-Эс-Пи-Эн». Начинала она диктором в одном спортивном ток-шоу, и ей вскоре поручили освещать игры Национальной баскетбольной лиги. Затем, через несколько лет, без каких-либо на то причин, она вернулась в Дюбарри и взялась разгуливать по улицам в своих дизайнерских шмотках.

Всякий раз, когда она проходила мимо, мужчины, сидевшие в ржавых садовых креслах перед магазином Тоби, рисковали свернуть себе шеи. Вскоре, после бурного романа, она вышла замуж за Леса Стаггерса, бывшего морского пехотинца, работавшего учителем физкультуры и алгебры в местной школе, произвела на свет троих детей, набрала пятьдесят… нет, шестьдесят фунтов. И теперь, когда она проходит мимо, мужики, сидящие в садовых креслах, говорят что-то вроде «слоны вышли на водопой» и обмениваются гадкими смешками.

Дважды в неделю она позволяет себе принять лишку, и тогда, воняя мокрыми памперсами, нетвердой походкой направляется к винному магазину, а по воскресеньям сопровождает мужа в Джексонвиль, где тот заделался пастором в одной церкви – из тех, где прихожане дергаются и орут, как припадочные. В остальное время она, опустив жалюзи, сидит дома и под вопли своих отпрысков потягивает джин с грейпфрутовым соком. При этом телек в ее доме вечно орет на полную громкость, заглушая двадцать первый век.

Сандрин говорит, что это самое большее, что мне здесь светит, если только я не помогу ей или она не поможет мне. Учитывая мою репутацию, все может быть гораздо хуже.

– Сгинь на фиг! – говорю я ей.

– Я только это и делаю, – отвечает Сандрин.

Моя репутация попала под огонь с той стороны, с какой можно было ожидать. Мальчишки, которым я не даю притронуться к себе даже пальцем, пишут мое имя на стенах туалетов и рассказывают о том, что я с ними делала – хотя о таких вещах знают лишь понаслышке. Всякий раз увидев меня, они дружно начинают петь «Луи, Луи, Луи». Луи – это сокращение от Луизы. Это имя пристало ко мне еще в начальной школе, потому что я была сорванцом, и с тех пор, когда они затягивали эту дурацкую песню, я пыталась убедить моих друзей укоротить это прозвище и звать меня Элль. Не то, чтобы это пение сильно доставало меня… но оно все равно действует мне на нервы. В любом случае, в будущем я непременно возьму себе имя Элль. Старые привычки отмирают с трудом. Наверно, пока я зависаю здесь, в Дюбарри, мне придется мириться с «Луи».

Мать как-то раз призналась мне, что те вещи, которые рассказывают обо мне, заставляют ее плакать по ночам. На что я ответила:

– Извини, моя комната напротив твоей, но я ни разу не слышала, чтобы из нее доносилось что-то похожее на плач. Зато, судя по скрипу кровати, ты трахаешься с Бобби Денбо. Или с Крэгом Сеттлмайром. Я вечно их путаю.

– Я взрослая женщина! И имею право на личную жизнь!

– Как же, как же, – ответила я.

Мой школьный психолог, Джуди Дженретт, не раз выражала искренную озабоченность по поводу моей половой распущенности, считая ее следствием низкой самооценки. Со своей стороны, я пыталась задавить эту ее обеспокоенность в самом зародыше, уверяя ее, что с самооценкой у меня все в порядке. Но судя по ее плотно сжатым губам и дрожащему подбородку, я заподозрила, что она видела во мне себя в юном возрасте и пыталась подавить Ужасный Секрет, который терзал ее и по сей день. Прежде чем я успела это предотвратить, она выплеснула на меня печальную историю своей подростковой беременности и ее последствий. Таких историй на женском телеканале я насмотрелась около десятка, правда, в этой обошлось без горячих парней.