Гэв Торп - Ангелы Калибана

— Ты был воином Первого, так? — спросил мистик, избрав другой подход.

— Еще до Первого. — Древний воин засиял от гордости. — Я был Ангелом Смерти.

— Ты сражался рядом с Императором, очень долго находился в Его присутствии.

— Да, годами, но в чем дело?

— Это оставило метку на тебе — на твоем разуме, — сказал Захариил. Неубедительно, но другие теории ему разглашать не хотелось. — Можешь назвать ее «даром».

Ухмыльнувшись, Астелян постучал себя по виску.

— Попробовал забраться сюда, верно? — Мерир хлопнул псайкера по плечу и оглянулся на «Носорога», в котором сидел Асмодей. — Он тоже? И вы оба наткнулись на кое-что неожиданное?

Теперь пришел черед Захариила молчать.

— По-твоему, Император был единственным могучим псайкером, который стремился покорить Терру в конце Долгой Ночи? А как же Зуль-Кварнайн? Сигиллиты? Может, в межзвездной тьме нас не ждали неописуемо кошмарные твари? Или ты думаешь, что Император, понимавший истинную суть Вселенной, защитил тела Своих воинов лучшими доспехами, но при этом оставил крепости их разумов с распахнутыми вратами и без гарнизонов?

Глаза Астеляна на несколько секунд затуманились от воспоминаний.

— И вас всех… Я имею в виду, всех Ангелов Смерти так защитили? На что это походило?

— Это было… прекрасно, — отозвался Мерир. Затем он вновь сфокусировал взгляд на Захарииле и посуровел лицом. — Но и утомительно для Императора, я думаю. Он не повторял такого с легионами. Однако хватит говорить о прошлом. Будущее создается сейчас, и у нас есть неотложные задачи.

Первый магистр скрылся в «Носороге», оставив псайкера наедине с круговоротом мыслей. Лютер, Император, Белат, Асмодей… Все начинало размываться, сплетаться в паутину бессмысленных интриг, напрасно преданных клятв и нарушенной верности.

Лишь одно понятие осталось незапятнанным. Словно яркий клинок, оно рассекло сети смятения.

Калибан. Будущее планеты воистину создавалось сейчас, и быстро приближалось время решать, чьи руки построят новый мир. Но у хозяев рук были еще и уши, которые слышали шепотки об иных желаниях и целях.

Чтобы освободить Калибан, требовалось заглушить недружественные голоса и вернуть Лютера на правильную дорогу.

Забравшись в «Носорог», Захариил жестом велел водителю отправляться. Потом он заговорщицки улыбнулся Астеляну. Соперник, конечно, но пока что лучше иметь его в союзниках.

Знамена вверху шелестели на слабом ветерке от атмосферных установок. Обычно этот звук терялся среди шарканья и стука подошв, скрипа кресел, приглушенных голосов или куда более веселого гомона в разгаре пира. Сейчас, в одиночестве ожидая Белата, Лютер слышал только шумы самого зала.

Штандарты легиона. Триумфальные стяги Темных Ангелов. Гроссмейстер уважал символизируемые ими достижения, последним и самым великим из которых было обнаружение и приведение к Согласию Калибана. Не по совпадению это знамя висело за троном Льва, прямо над головой Лютера.

О, как же воин возненавидел его за последние годы! Никто не знал, как страстно гроссмейстер желает сдернуть полотнище, разорвать его в клочья и оплевать их. Каждый день он мечтал, чтобы появление легиона и все, произошедшее следом, стерлось из истории.

Вспомнив былое, Лютер оглянулся через плечо на величественный трон примарха. Спинка загораживала от воина огромное окно-розу в верхней части зала, и на его лицо упала тень. Незапланированная, но по-настоящему пророческая причуда расстановки.

Хотя легион завоевал все эти знамена без гроссмейстера, они висели здесь, чтобы напоминать Лютеру, кем он был и кем он стал.

Всю жизнь на плечи калибанца давил груз истории. Ему, потомку рыцарей Ордена, было предназначено оборонять свой народ с мечом и пистолетом. Долг и честь стали уделом Лютера, как только он появился на свет — вопящий младенец на каменных плитах во дворе крепости, где его мать застигли стремительные роды.

Словно в легенде, мальчик пришел в этот мир на глазах у рыцарей и слуг. Кричащего и окровавленного, его подняли высоко и показали всем, пока мать плакала от радости. Отец, сбежав по ступеням с внутренней стены, прижал сына к холодному нагруднику. Из таких событий плетутся биографии великих людей.

Гроссмейстер скривил рот в ироничной улыбке. Тот момент, известный мальчику лишь по рассказам, стал метафорой для его детских лет. Мать всегда любила сына, отец всегда был холоден. Не то чтобы Лютер жалел себя, ведь так вырастал каждый ребенок в Альдуруке.

И он понимал, что не стоит полагаться на предназначение. Гроссмейстер встречал слишком многих людей, рожденных в конюшнях, на лестницах, возле кухонного очага; их судьба была как неприметной, так и славной. Если бы Лютер появился на свет в покоях родителей, под присмотром лекаря и повитухи, барды все равно извернулись бы и нашли в этом приметы грядущего величия.

Он не верил в фатум, но признавал, что многое зависело от природы и воспитания. Возможно, обстоятельства рождения сулили Лютеру успех, но путь к вершинам он преодолел, в первую очередь, благодаря прекрасному обучению в семье и живому уму, который унаследовал от матери.

Отличный стрелок, великолепный мечник, он очень рано выделился среди сверстников. На восемнадцатом году Лютер стал сержантом; лишь один воин в истории Ордена добился того же в более юном возрасте. Но вышестоящие офицеры отмечали его не только за мастерство в обращении с оружием. Юноша легко сходился с людьми, одинаково достойно разговаривал со старшими и равными себе. К нему с равной приязнью относились сослуживцы и командиры, а подчиненные уважали молодого сержанта. Бойцы без принуждения следовали за ним, и столь же непринужденно он отдавал приказы, чувствуя себя как рыба в воде.

Кто-то другой мог повредить своей карьере интригами или завистью, позволить собственному честолюбию вмешаться в естественный ход вещей. Молодой воин возвысился, избежав этих пагубных ловушек. Когда не стало гроссмейстера Оцедона, Лютера сочли достаточно опытным — хотя, пожалуй, по нижней графе шкалы, — чтобы занять освободившийся пост. Никто не возмутился этим, и, хотя некоторые рыцари поддерживали других кандидатов, каждый признал нового лидера.

Так начался золотой век Ордена под командованием Лютера.

Случайная встреча — или вмешательство высших сил? — изменила все. Охотясь за Великими Зверями, гроссмейстер столкнулся на опушке с одичалым подростком, которому впоследствии дал имя Лев-из-Леса.

Лев Эль’Джонсон.

Как часто рассказывали эту быль, как неизбежно ее приукрашивали. Имперские историки объявили тот момент поворотным событием в истории Калибана, зачеркнув тысячелетия сражений и борьбы за выживание среди того, что они называли Долгой Ночью. Подхалимы-летописцы не нашли на страницах места для веков, миновавших с основания Альдурука до обнаружения примарха.