Стивен Гулд - Телепорт [litres]

– Я Дэвид Райс, сын Мэри, – ответил я после небольшой паузы. – Когда мама ушла от отца, она… ну, она и меня оставила.

Ладони вспотели, я почувствовал, что краснею.

Мама ведь оставила меня? Оставила, потому что такого брать не стоило?

– Пытаюсь разыскать ее, – проблеял я.

Молчание.

– Хм, давайте я загляну в документы и посмотрю, как его звали. Не стойте на солнцепеке, войдите в дом, пока я ищу. – Блондинка завела меня в дом и показала на стул в прихожей. – Розали-и-инда! Aqua frío, porfavor, por el hombre [6] Пожалуйста, холодной воды для парня! (исп.) .

Блондинка исчезла в глубине дома. Минуту спустя служанка принесла мне стакан ледяной воды.

– Gracias! – поблагодарил я.

– Por nada. – Служанка улыбнулась и ушла.

Прихожая казалась совершенно чужой, ведь в ней сменили всю мебель. Лишь взглянув в окно и увидев дом напротив, я почувствовал, что бывал здесь раньше. Нахлынули воспоминания, яркие, четкие, болезненные.

«Черт побери, Дэви, ты в третий раз даешь мне даму пик!»

«Ну, Дэви, пожалей своего дедушку! Он ведь старый и слабый!»

«Знаете, юная леди, я ведь запросто могу вас выпороть! Получайте, вот вам!»

«Ой, папа, снова черви, только не это! Похоже, Дэви опять выиграл».

В тот летний приезд мы много играли в карты. Рано утром я с дедом ловил рыбу, несколько раз с мамой выбирался на пляж. Хорошая получилась поездка!

– Договор хранится в банке, и я позвонила мужу. Он вспомнил фамилию адвоката. Его звали Силверштайн. Лео Силверштайн. – Блондинка принесла с собой телефонный справочник. – Если верить справочнику, у него офис на Мейн-стрит. Ист-Мейн-стрит, четырнадцать, – судя по адресу, это прямо на площади.

Я поблагодарил блондинку и ушел. Едва она закрыла дверь, я прыгнул в местный аэропорт, к таксофону в углу. За стойкой кто-то охнул, но я как ни в чем не бывало вышел на улицу. Глянув через плечо, я заметил, что за мной крадется кассир. Черт! Я свернул за угол и прыгнул в Нью-Йорк.

До тела Милли допускала меня не чаще двух раз в месяц, зато звонить разрешала каждый вечер.

– Привет, это я!

– Что случилось?

– В смысле?

– Ты звонишь мне каждый вечер. Обычно голос у тебя не такой похоронный.

– А-а. Я пытаюсь разыскать маму. Вот и полетел во Флориду, к дедушке.

– Что? Ты сейчас во Флориде?

– Нет, я уже вернулся. Мой дед умер четыре года назад.

На миг в трубке воцарилась тишина.

– Ты только что об этом узнал?

– Угу.

– Интересно, твой отец в курсе?

– Трудно сказать, – устало пролепетал я. – Не исключено.

– Вы с дедом были близки?

Я задумался. Игра в карты, рыбалка, редкие открытки ко дню рождения с двадцатидолларовыми банкнотами, аккуратно подклеенными внутрь…

– Да, были, но очень давно.

– Тяжело терять близких. Мне очень жаль.

– Да, но…

– Ты же не подозревал об этом.

Я уставился на телефон.

– Как ты догадалась?

– О чем? Что ты винишь себя в том, что не знал, что дед умирает? Что ты не знал, когда он умер?

– Я должен был знать!

Милли сделала глубокий вдох:

– Нет. Дэви, я хорошо тебя понимаю. Сдержаться ты не можешь, и чувство вины вполне естественно. Только ведь ты просто не мог об этом знать! Каждый человек порой чувствует себя виноватым в том, что случилось не по его вине. Уверяю, тут ты ничего поделать не мог.

Почему-то предложенное Милли простое объяснение чувства, с которым я боролся целый день, разозлило меня.

– Я должен был догадаться, когда дед не прислал мне открытку к пятнадцатилетию. Я мог написать ему. Мог послать письмо из школы – тогда папа не помешал бы мне!

– Отец проверял твою почту?

– Почти не сомневаюсь в этом. Дом у нас в поселке, а почтовый ящик мы арендовали в городе. У меня ключа от него не было. Однажды я нашел в машине письмо на мое имя без обратного адреса.

– Боже! Зачем твой отец так делал?

– Не знаю. Он не позволял мне писать родственникам.

– Неудивительно. С учетом того, как он к тебе относился.

Какое-то время я не говорил ни слова. Милли не тянула меня за язык, она просто оставалась на линии, шелестом дыхания напоминая, что слушает меня.

– Прости, Милли, – наконец сказал я. – Сегодня я не самый приятный собеседник.

– Ничего страшного. Мне очень жаль, что тебе сейчас так трудно. И жаль, что я не могу быть с тобой прямо сейчас.

Я зажмурился и услышал, как скрипнула телефонная трубка – так сильно я ее сжал.

Милая, я через секунду мог бы оказаться в твоих объятиях. Я мог бы…

Вслух я заставил себя сказать другое:

– И мне жаль, что ты не рядом. Потерплю до пятницы.

– Ладно. Ты точно не хочешь, чтобы я приехала за тобой в аэропорт?

– Нет, не приезжай. Жди меня к семи вечера. Только не ужинай без меня.

– Ладно. Выспись как следует.

– Спасибо, я постараюсь. Милли, один момент…

– Да?

– Я… Я… Завтра я снова лечу во Флориду, но вечером я позвоню тебе, хорошо?

– Хорошо, Дэви, – ответила Милли, чем-то немного разочарованная.

Я прыгнул к терминалу аэропорта Сосновых Утесов и, глянув за угол, увидел помятый синий микроавтобус и морщинистого таксиста. Тот очень мне удивился.

– Как вы сюда попали? Самолет из Орландо прилетит только через пятнадцать минут.

Я пожал плечами:

– Мне нужно на кладбище «Олив бранч», потом к дому четырнадцать по Ист-Мейн-стрит.

– Хо-ро-шо. Садитесь.

Пару раз таксист пытался разговорить меня, но я отвечал односложно или просто пожимал плечами. На длинной извилистой дороге к кладбищу он попробовал снова:

– Я знаю почти всех, кто здесь похоронен. Кого вы ищете?

Кладбище оказалось большое.

– Артура Найлса.

– А-а. Теперь ясно, зачем вам понадобилась Помоза-серкл. – Таксист заехал в дальний конец кладбища и остановился в тени дерева. – Видите белый мраморный памятник, четвертый с конца? – Таксист показал на ряд надгробий вдоль края кладбища.

– Вижу. Мне он нужен?

– Да. Не спешите, я вас подожду. – Таксист вытащил газету.

«Артур Найлс, 1922–1989, любимый муж, отец, дед».

Дед… Мама, ну почему ты мне не сообщила?

В ржавом кольце на столбике засохли цветы. Я убрал их и опавшие листья с травы.

Дедушка, извини, что я не смог попрощаться с тобой, хотя предпочел бы поздороваться.

Как грустно… Очень грустно…

Я запомнил место для будущего прыжка, потом отнес сухие цветы и листья в решетчатую урну у аллеи. Таксист уткнулся в газету, поэтому я укрылся за деревом, прыгнул на манхэттенский цветочный рынок на Двадцать восьмой улице и купил готовый букет из роз, альстромерий, хризантем и орхидей. Стоил он тридцать баксов. Я прыгнул обратно к могиле и вставил букет в кольцо.

Таксист оторвался от газеты, когда я сел на заднее сиденье. Не сказав ни слова, он завел мотор и повез меня обратно в город. Остановившись на Мейн-стрит, он спросил: