Аарон Дембски-Боуден - Черный Легион

– Прости меня за эту неуместную выходку.

– Славно, – он облизнул зубы, демонстративно смакуя маслянистую слюну, висевшую между клыков. – Хайон, я гадал, скрываешь ли ты правду от братьев из страха, что они могут убить тебя за нее. Но теперь я вижу в твоих глазах незнание и понимаю, что ты ничего не скрываешь. Ты просто не помнишь Дрол Хейр.

Я ничего не мог поделать с отвратительной глумливостью его голоса.

– Там нечего помнить, – ответил я, безуспешно пытаясь подняться с колен. – Такая же битва, как и остальные.

Поверх его ухмылки проступила липкая пена ядовитой слизи, и он произнес слова, годами раздражавшие меня – слова, которые я слышал более сотни раз:

– Искандар Хайон умер при Дрол Хейр.

Этот глупый слух. Всего лишь очередная ложь в устах тех, кто так часто путешествовал между группировками по ненадежным ветрам нашего адского прибежища.

Какой бы властью надо мной они ни обладал, в тот момент она ослабла достаточно, чтобы я смог заговорить:

– Ты глупец, – сказал я ему.

– Я знаю, что ты умер, Хайон, – заверил меня Даравек. – Это я вспорол тебе горло.

Атака на мой разум произошла без предупреждения. Это было слишком фрагментарно для воспоминания, однако слишком ярко для психической имплантации. На меня обрушились образы и сцены, напрочь лишенные сколько-либо явной упорядоченности, а на их фоне – странное чувство медленно забрезжившего осознания.

Бег по колено в грязном, шипящем снегу Дрол Хейр. Белая шуга испещрена брызгами крови.

(кровь моя кровь это моя кровь)

Наполовину погребенные в снегу тела, заиндевевшие от мороза в тот же миг, как упали. Алхимический туман настолько густой, что напоминает утреннюю мглу. Вопли воинов и мутантов, утопающих в ядовитом смоге.

(сделай что-нибудь колдун)

Отдача болтера. Удары десантных капсул, рубрикаторы Ашур-Кая присоединяются к моим, и земля сотрясается от их прибытия. Мой топор

(Саэрн секира из кузнечных горнов Фенриса)

врезается в ржавый полумесяц: топор Даравека.

(Искандар Хайон наконец-то мы встретились)

Стремительный порыв воздуха

(треск керамита)

и ощущение невесомости, удушья, глаза высосаны досуха, пальцы немеют от мороза, собственный череп кажется невыносимым бременем,

(ты мой, сын Магнуса)

давление, как телекинез, но не физическое – давление не на тело, а на саму душу. Земля не просто содрогается, а дребезжит, словно солнце заслонила тень железного бога.

(идут богомашины-титаны)

Пронзительный визг боевого горна, предупреждающего тех, кто внизу. Привкус озона от перегруженных, подвергающихся испытанию пустотных щитов. Яростный волчий вой. Сталь рвется под массой шерсти и бритвенно-острых клыков.

(Гира моя волчица моя смертоносная охотница отнята у меня уничтожена Гором Перерожденным)

Кровь всасывается. Кость покидает свое место. Мясо превращается в фарш.

(где Нефертари почему она не здесь это было до ее прихода в Ока до того как она стала моим орудием)

А затем, на пределе напора на чувства, жалкая милость освобождения.

(это сейчас)

(это тогда)

Слабость и свобода, как у марионетки с обрезанными веревками. Лязг керамита о призрачную кость.

Я поднял глаза на Даравека, здесь, на Тайал`шаре, и выдохнул воздух, отдававший на вкус старой кровью.

– Ты не можешь убить меня, – с омерзительной благожелательностью произнес он. – Ты мой, Хайон. Я вспорол тебе горло триста лет назад и вырвал из раны твою душу.

Ты лжешь , – я резанул его этими словами, будто ножом. ЛЖЕШЬ.

Он отвел их, не приложив ни малейшего усилия.

– Мне не нужно лгать, маленький раб. Подумай о том, что узнал сегодня. Подумай о том, кому на самом деле служишь.

Я заставил себя посмотреть на других легионеров возле Даравека. Это была правда? Души скольких из них были связаны таким же образом?

Даравек взмахнул топором.

– А теперь возвращайся к своему хозяину, убийца.

Вновь став хозяином собственному телу, я судорожно глотнул воздуха. Мышцы сводило, нервы работали с перебоями, но я поднялся на ноги, преодолевая красную пелену боли и изо всех сил стараясь показать, что меня не потрясло то, как непринужденно он дергал мое тело за ниточки.

Сперва я убрал меч в заплечные ножны. Затем воспламенил оскверненное знамя психическим огнем и сжег его в пепел за три удара сердца. А потом подобрал серый железный шлем Ульреха, перевернул его, чтобы вытряхнуть отсеченную голову на пол из призрачной кости, и забрал шлем с собой – трофей в память об этом моменте.

Однако мои сердца громко стучали. Во мне струился стыд, стыд и чувство поражения. Теперь мои неудачи были резко подчеркнуты. Думаю, что до тех пор мои доклады о безуспешных попытках убийств вызывали у Абаддона сомнения. Чтобы убедиться, ему потребовалось увидеть все собственными глазами.

Теперь мы знали, почему я провалился.

Никто из братьев никак не прокомментировал мои мольбы, когда я вернулся в строй. Телемахон отодвинулся от меня, словно покорность Даравеку была заразной.

Очень бегло осмотрев обрубок моей руки, Илиастер покрыл его замазкой для брони. Он был практичен, а потеря конечностей едва ли критична, когда речь идет о ранениях легионеров.

– Ты знал? – спросил я у него. – Знал, что он убил меня при Дрол Хейр?

В моем исполнении эти слова звучали безумием.

– Это вообще правда?

По глазам Илиастера я понял, что ему ничего не было известно. Увидев меня на коленях, он считал это правдой, но нет – наверняка он в любом случае ничего не знал.

Телемахон первым встретился с Абаддоном взглядом. Его серебряное лицо было бесстрастно, но я ощущал его липкую радость от того, сколь явно открылась моя слабость. Вне всякого сомнения, он собирался поговорить с Абаддоном наедине – спросить, можно ли мне теперь доверять, можно ли было вообще когда-либо мне доверять…

Абаддон оставался закрыт от меня. Он ничего не проявлял и не выдавал. Я ожидал по меньшей мере злости, однако казалось, что нет даже ее.

Он окликнул Даравека:

– Даравек, если у тебя нет другого чемпиона, который хочет умереть, пора нам поговорить об этом перемирии.

– Думаю, твой любимчик донес свое мнение, а я донес свое, – Даравек шагнул вперед, копирую движение Абаддона. – Итак, начнем.

Призраки Варпа

Вам известно, мои радушные хозяева, что в промежутке между тем давним днем и нынешним пленом моя рука восстановилась. Я стою перед вами в этой камере, скованный и ослепленный, и вы можете видеть изменения, произведенные над моей плотью. Моя рука отросла – возможно, уместнее будет сказать «регенерировала» – хотя и сформировалась в сильно преображенном виде по сравнению с тем, какой была до ее потери.