Владислав Морозов - Охотник на вундерваффе

Что тут можно сказать – если гитлеровцы пойдут ломиться узким фронтом по шоссе и вдоль него, они имеют шансы на некоторый успех. Правда, наша оборона там была приличная. В бывших немецких траншеях сидел хоть и слегка поредевший, но все-таки вполне полноценный стрелковый полк с полковой артиллерией и минометами. Позади него окопался ИПТАП, дальше в леске стояло не меньше танкового полка (правда, опять-таки не полного состава, машин пятьдесят или около того) смешанного состава на «М-4А2» «Шерман», «Т-34–76» и «Т-34–85». Это не считая двух самоходных полков на «Зверобоях», а это еще сорок машин. Вполне солидно.

Тем более что про те же «ИСУ» и прочие «рояли в кустах» немцы могли и не знать. Все-таки разведка у них в 1945-м была совсем не та, что прежде. Но все-таки стоило допустить, что они несколькими наиболее тяжелыми машинами могут прорвать нашу оборону и выйти к Вурстдорфу. Кстати, атака, назначенная на сумерки, могла означать еще и намек на использование ими инфракрасных прицелов и приборов наблюдения. У немцев такие агрегаты уже были (правда, очень примитивные, требующие подсветки инфракрасными прожекторами), и они их несколько раз даже успели применить на поле боя, в тех же Арденнах. Может, и здесь хотят попробовать? Н-да, проблем завтрашний день мог создать выше крыши. Если, конечно, предварительно не будет принято никаких мер.

В общем, тут вся надежда была на нашего майора. Я свернул карту, погасил «керосинку» и лег спать на жесткий тюфяк и накрылся полушубком (хоть я и постоянно таскал этот предмет зимнего обмундирования с собой, при работе я его надевал далеко не всегда, вполне обходясь ватником и ватными штанами).

Снилась мне опять откровенная херня. По узкому, неестественно чистому коридору, освещенному голубоватыми лампами, на меня бежал Роберт Патрик с неподвижным лицом и в темно-синей форме штатовского копа. На его груди медленно затягивались серебристые отметины от пуль, а вместо кистей обеих рук у него были неярко бликующие лезвия метровой длины. Позади меня был глухой тупик, на окнах решетки, а мои ноги в самый неподходящий момент, как это всегда бывает во сне, намертво прилипли к полу. И я, обливаясь холодным потом, ждал, когда он наконец уже добежит и начнет методично рубать меня справа налево и сверху вниз, слово казак Григорий Мелехов лозу или красных комиссаров, либо продырявит насквозь и пригвоздит к стенке, словно коллекционную бабочку, этими своими «суперзаточками». Но почему-то чертов «Т-1000» бежал словно по встречной ленте эскалатора, топтался на месте и никак не мог поравняться со мной. И хорошо, если я при этом не бормотал сквозь сон какие-нибудь намертво застрявшие в моих мозгах цитаты из «Терминатора-2», а то окружающие могли весьма негативно воспринять разные там американские имена и прочие словечки из этого кино. В конце концов, на дворе еще только середина прошлого века, тут не то что «Терминатора», но даже и «Планету Бурь» еще не видели.

Тем не менее, сквозь сон (на войне вообще вырабатывается привычка спать очень чутко, когда, услышав стрельбу и прочие «посторонние шумы», первым делом хватаешь автомат или другое личное оружие и валишься на пол, а уж потом просыпаешься) я слышал, как часа через два-три во флигель вернулся Никитин. Судя по тому, что он спокойно лег спать, майор был вполне удовлетворенным.

Однако подняли нас все-таки очень рано. Было начало восьмого, и еще не рассвело, когда к фольварку подъехала небольшая колонна из нескольких грузовиков, «Доджей» и полугусеничного ленд-лизовского БТРа (янки называли такие штуки «хальфтраками») «М3».

Возглавлял прибывших (а это, судя по разговорам, были офицеры из штаба 1-й гвардейской танковой армии и какие-то арткорректировщики) некий бравый, крайне представительный полковник в чистейшем белом полушубке, папахе и бурках. Фамилия его была Печаткин и, похоже, был хорошо знаком Никитину. Во всяком случае, при встрече с ним наш майор называл этого полкана по имени-отчеству, а именно – Федором Ивановичем.

Через пару часов, когда ночная тьма стала светлеть, из тыла пришли и по возможности скрытно развернулись в окрестном леске дивизион «катюш» (только сейчас, судя по скрытым под брезентом более коротким и массивным направляющим, это были не уже знакомые мне «БМ-13», а куда более мощные «БМ-31–12», тяжеленные снаряды которых в солдатской среде вроде бы называли «Лука Мудищев») и дополнительный батальон «Т-34–85» – на их броне сидел пехотный десант в белых маскхалатах. Поскольку небо было серенькое и на эти немецко-польские леса и поля сыпался легкий снежок, выдвижение данных резервов прошло, можно сказать, скрытно – тогдашняя авиация в такую погоду практически не летала.

По все тем же разговорам между офицерами и количеству прибывших подкреплений я понял, что в штабе 1-й гвардейской танковой армии, похоже, нешуточно возбудились после ночного сообщения Никитина.

И, судя по всему, лично командарм, генерал-полковник М. Е. Катуков, а то и вообще сам командующий фронтом маршал Г. К. Жуков решил воспользоваться возникшей ситуацией на все сто. То есть встретить немецкую атаку во всеоружии, а потом немедленно контратаковать их всеми средствами (то есть, согласно имеющейся диспозиции, танковым полком, новоприбывшим батальоном «Т-34» и 1013-м самоходным полком «ИСУ-122», 1014-й самоходный артполк со своими «ИСУ-152» должен был быть в резерве и поддерживать атакующих огнем), опрокинуть и, прорвавшись через боевые порядки противника, попытаться с ходу захватить те самые «стратегические» мосты через Просну.

Как говорится – флаг в руки товарищам генералам.

Но у меня в этот день были свои неотложные дела, смысла которых мое непосредственное начальство точно не сумело бы понять, как ему ни объясняй. И мне категорически нельзя было допустить, чтобы по прихоти начальства меня услали куда-нибудь категорически не в ту сторону. Мне надлежало быть в самом пекле, и никак иначе…

После торопливого завтрака (рыбные консервы в томате, сухари, кипяток) я спросил рассеянно хлебающего из эмалированной кружки горячую водичку с колотым кусковым сахарком Никитина:

– Товарищ майор, а может, я поучаствую в нашей контратаке? Ведь чего-нибудь нового я там непременно увижу, глядишь, захватим какую-нибудь документацию, а если повезет – и пленных. Разрешите к самоходчикам?

При этих словах сидевшие за этим же столом Асоян, Татьяна и оба наших шофера посмотрели на меня как на полудурка. Впрочем, я уже приобрел в своем подразделении стойкую репутации психа и экстремала-камикадзе (хотя в 1945 г. таких слов мои предки еще не знали). Никитин подумал минут пять, ровно столько, сколько ему понадобилось на допивание кипятка, а потом наконец изрек: