Пол Андерсон - Антология мировой фантастики. Том 4. С бластером против всех

И именно вот из-за этого твоего люфта неверия в чужие силы, не ты, Том, а я являюсь человеком-лидером, сказал себе Ральф Вайерман. Хотя сейчас все это уже значения не имеет — сколько у него осталось? — несколько недель, месяцев, а потом все кончится. Мы проложим демаркационную линию между нашими интересами и интересами Центавра, будут назначены выборы, и мы сойдем со сцены. После этого нам останется только греться на солнышке и строить планы по поводу дороги в Вечность, я получу то, чего заслужил своей жизнью, ты получишь то, что заслужил своей, и мы расстанемся, чтобы никогда больше не встретиться иначе как в снах собственного изготовления.

Но Ральф Вайерман все-таки был удивлен, удивлен тем, во что Майкл превратился, потому что, кроме всего прочего, он хорошо знал также и то, что человек не может стать всем, чем захочет, а только лишь тем, что уже имеется и заложено в нем, а то, что внутри Майкла находится Личность, которую он сейчас зрит перед собой, Ральф Вайерман никогда даже представить себе не мог. На Чиероне ничто не предвещало того, что в Майкле обнаружится хоть что-то из необходимого настоящему лидеру — самоуверенность, глубокое понимание того факта, что любой человек обычно не имеет и десятой части того ума и уверенности, которые он себе приписывает, а также двадцатой части той многолетней целеустремленности, о которой так любит говорить; понимание также и того, что все люди только и ждут появления лидера, который бы указал верный путь и повел их за собой, того, что при самой умеренной толике здравого смысла и общей образованности любой соображающий человек может повести людей к чему-то, по крайней мере, не худшему, чем уже имеющееся, — и по возможности все-таки к чему-то лучшему, чем то, чего они могли бы добиться, передвигаясь самостоятельно. И пока этот человек, лидер, будет сознательно насаждать подкрепляющую выбранное им направление философию и сам, по крайней мере внешне, следовать ей, проблем у него не будет. В одном была заковыка — в том, сколько людей, способных изобрести собственное направление движения и продвигаться по нему всю свою жизнь, в каждом поколении появляется на свет. Человек такого редкостного типа всегда знает о своей избранности и возвышенности над другими людьми. И до самого последнего дня ему приходится идти по лезвию, балансируя между двумя пропастями — четким и действенным осознанием собственного уникального дара и высокомерным фатальным убеждением в своем божественном предназначении. На дне одной пропасти лежит озеро вселенского великодушия. На дне другой — тирания. И только это, и ничто другое, объясняло все жизненные перипетии всех великих людей в истории человечества, и Ральф Вайерман знал это.

Но вот теперь Майкл — его Майкл — ступил на эту тропу и уверенно по ней идет!

— Как же тебе удалось, сын? — спросил он, вклинившись в чьи-то торжественные, обращенные к Майклу излияния. — Где ты всему научился?

Теперь, когда Майкл полностью находился в поле его зрения, Ральф мог рассмотреть и оценить сына одним опытным взглядом.

Он видел, что его мальчик не стал более жестким — определенно, так нельзя было сказать. Наверняка можно было сказать другое — таким гибким и проницательным человеком, каким был его отец, Майкл не станет никогда. Он как-то иначе, чем раньше, упирался теперь ногами в землю. И в соответствии с этой новой уверенной осанкой изменилось и напряжение всех мускулов его тела, и угол наклона костей, что не могло, конечно, не сказаться и на внешнем облике. Мы узнаем человека по тому, как распределяются свет и тени на выступах и в углублениях его лица; то же самое относится и ко всему телу. Голова Майкла теперь сидела на его шее иначе, не так, как это запомнилось Ральфу Вайерману; свет падал на нос и глаза немного под другим углом, и в результате распределение светотени меняло весь облик.

— А разве у меня был выбор, папа? — ответил ему вопросом на вопрос Майкл, и от того, как быстро и точно сын понял его, в то время как для всех остальных их обмен краткими фразами остался тайной, по спине Ральфа пробежал холодок. А может быть, они все-таки говорят каждый о своем?

Он размышлял на эту тему, пока его и Хармона представляли пришедшим вместе с Майклом на космодром встречающим, в результате чего он плохо рассмотрел этих людей. Все вместе они показались ему классической живописной группой, вполне под стать моменту, — полезные члены только что свергнутого правительства, несколько новых фигур, продвинутых с нижних постов с тем, чтобы занять вакантные заурядные должности любого временного правительства: люди без опыта и не прошедшие полировку временем, поставленные выполнять важную работу не потому, что это было их специальностью, а потому, что вся их суть оказывалась настолько сконцентрированной на данной работе, что выполнение ее становилось для них просто-напросто физически необходимой функцией. Во времена более стабильных режимов таких людей называли маньяками и либо из-за их мании, либо из-за других каких-то проступков, которые сглаженный и отточенный правящий аппарат не мог терпеть, старались избавиться от них.

Это было так же старо, как сама история: и этот Ньюфстед, рука закона и дисциплины, необходимый Майклу как молодому и официально пока еще не признанному лидеру; этот Хоббс, этот Моргансон, этот Лоперт и этот Ладислас — крепкий, основательный довесок мужественности к пылкости молодого правителя…

— Ладислас Данко! — удивленно воскликнул Ральф Вайерман.

— Рад видеть вас, дружище, — пробасил профессор Данко, осторожно прикоснувшись широкой, как лопата, ладонью к его плечу.

— Когда это мы стали с вами друзьями! — пронзительно выкрикнул Вайерман, сбрасывая с плеча руку землянина.

— Ну, я думал… — Данко пожал плечами и неловко отвернулся.

Бывший противник был потрясен и испуган его старческой физиономией, понял Ральф, и поскорее попытался положить конец древнему соперничеству — возможно, не слишком ловко. Теперь же грубость Вайермана расстроила и смутила его.

Ну так и пусть, подумал Ральф. Плохо то, что человек не может держать под спокойным контролем любое свое взаимодействие с другими людьми, но дело в том, что при встрече друг с другом люди немедленно и неизменно стараются установить собственное главенство, и пытаться взывать к доброй воле, своей и чужой, здесь бесполезно. При всех своих благих намерениях Данко попробовал вывести их взаимоотношения на выбранный им самим путь. В ответ на что Вайерману необходимо было дать должный ответ, которым он дал понять, что не намерен этим путем следовать.

— Отец, — мягко заметил Майкл, — разве поможет это чем-то Земле, если вы с профессором Данко будете продолжать игры такого рода?