Сурен Цормудян - Край земли. Затерянный рай

– Проснулся? – кивнул он. – Тебе заварить?

– Изволь. Не откажусь.

– Парни, где Цой? – окликнул их появившийся на пирсе Жаров.

– Спит еще, наверное, – пожал плечами Женя. – Он в лодке остался.

– Опять? Ему там, видимо, очень понравилось, да? – нервно усмехнулся Андрей. – Ну, что ж. На его месте я бы сейчас снова залег на дно.

– А что случилось? – спросил Никита.

– Держитесь крепче, парни. Грядет буря…

Из-за угла полуразвалившегося заводского цеха показался Сапрыкин. Он бодрым шагом двигался в их сторону.

– Где четвертый?! – заорал он, едва приблизившись. – Я спрашиваю, где четвертый?!

Горин с удивлением посмотрел на Андрея:

– Чего это с ним, а?

– Приступ толеразма. Сейчас сами все узнаете.

– Тащите сюда Цоя, да поживей! Я вас всех четверых, идиотов, видеть сейчас хочу! – выкрикнул Евгений Анатольевич, подойдя, наконец, к костру. – Дебилы!

Последнее слово он произнес с такой интонацией, будто выбивал кулаком кому-то зубы.

– Эй! – развел руки Вишневский. – Дядя Женя! А может, ты чуток успокоишься и будешь все-таки подбирать слова?!

– Слова подбирать?! – Сапрыкин шагнул вперед. – А я их подбираю! Я их очень старательно подбираю! Ты себе даже не представляешь, какие слова у меня на самом деле вертятся на языке, мля!

Александра Цоя звать не пришлось. Он сам спустился на причал по трапу с лицом, выражающим недоумение.

– Что тут за шум?

– Все в сборе! Отлично! – продолжал негодовать Сапрыкин. – Очень хотелось посмотреть, каких уродов я взрастил когда-то!

Цой покрутил головой, будто ища что-то взглядом. Затем снова уставился на Сапрыкина.

– Я что-то не понял. Каких уродов ты взрастил?

– Вас!

– Опа, – изумился Александр. – Отличное начало дня, правда, пацаны?!

– Заткнись!

– Да какого хрена на тебя вообще нашло, старый ты псих?!

– Как, объясните, вы могли так с ними поступить? Разве этому я вас учил, идиоты?!

– Ты о чем вообще? С кем и как поступить?

– Я о вулканологах!

– Ах, вот оно что, – Цой усмехнулся. – Стоило догадаться, что у нас будет с тобой непростой разговор. Но то, что ты с катушек слетишь, это, конечно, очень неожиданно. Нет, мне, конечно, интересно послушать, что же мы сделали не так. Но ты не забывай, что бремя принятия решений лежит на нас. Много лет назад мы сказали, что ты должен быть безусловным лидером в общинах. Но ты прогнал нам какую-то длинную философскую фигню, что тебе лучше быть в стороне от этого.

– Что сделали не так? Да вы все сделали не так! Вместо того, чтобы, наконец, принять их в семью, вы изгнали их, да еще и под страхом смерти!

– Принять в семью? – скривился Жаров. – Да с какой стати? Мы столько лет все вместе работали на общее благо! Строили общину, разделяли все невзгоды! А они всегда жили сами по себе! Мы потому и община, что у нас все общее! И радости и горести! И труд и будущее! А они?! Шайка единоличников с секретами!

– И почему же они всегда были обособлены, а, Андрей?! Ты уже забыл?! Да потому что с самого первого дня все на них косо смотрели! Все подозрения какие-то!

– И эти подозрения в итоге оправдались, – покачал головой Горин. – Все так, Анатольевич. Но и тебе не следует забывать, после ЧЕГО был этот первый день… Они обрушились на нас вместе с ударной волной. Взялись ниоткуда. Буквально с неба свалились. Никому не знакомые, да еще и двое из троих плохо говорили по-русски. И как, по-твоему, должны были реагировать люди, по которым только что нанесли внезапный ядерный удар? И этот удар, между прочим, пережили далеко не все, если ты и это забыл.

– И что же? Вы остались такими же? Вы застыли в том жутком состоянии, как после взрыва? – Сапрыкин с презрением окинул всех осуждающим взглядом. – Я-то ничего не забыл. Я помню, какие жуткие эмоции всеми овладели. Но если вы сейчас, в принятии тех или иных решений руководствуетесь эмоциями… Если на ваши суждения об окружающей вас действительности влияют исключительно эмоции – то грош вам цена. В этом случае вы не имеете вообще никаких прав на судьбоносные решения и на руководство людьми в частности! Потому что эмоции далеки от здравого смысла, взвешенных поступков и всеобщей безопасности, вашу мать!!!

– Слушай, но без эмоций вообще люди не живут, – возразил Вишневский.

– Да! А еще и двух дней не могут прожить не посрав! Так что давайте теперь все дружно измажемся говном!

– Говорю вам, пацаны, он точно спятил, – поморщился Жаров.

– Это ты вообще к чему?! – воскликнул Цой. – Что еще за метафоры такие?!

– Точно передающие суть содеянного вами! – рявкнул в ответ Сапрыкин. – Допустим, они жили сами по себе. Не участвовали в становлении общины. Кому они мешали при этом?!

– Ты хоть знаешь, что девка их оказалась американкой, а другой итальянец?

– И что с того, объясни, дубина?! Ты вообще кореец!

– Эй! – нахмурился Цой. – Я русский кореец!

– А Ермалавичюс литовцем был!

– Ну, так он русский литовец…

– А у Самсонова кто-то из предков немцы!

– Ну, так они поволжские немцы…

– А мой друг детства – Казимир Гжель, на четверть поляк, на четверть белорус и дальше не то чех, не то словак… Да, черт возьми, мне было все равно! Он был моим другом! А национальность другого человека меня могла интересовать лишь в том контексте, насколько разнообразили наш мир их культурные особенности, народные предания, национальные блюда и как необычно может звучать на их языке колыбельная, что они поют своим детям, черт вас всех дери!

– Да, да, – покачал головой Жаров. – Все так, Анатольевич. Только ты забыл еще кое-что. А насколько сильна в той или иной нации ненависть к нам, к России, к нашей истории? И кто из них мечтал, чтобы мы перестали существовать? Чтобы мы были истреблены!

– Бандитские кланы… – кивнул в ответ Сапрыкин. – Бандитские кланы управляли этим миром, деля его на зоны влияния, контроля и власти. И играли в свои властные игры. Но чтобы властвовать, надо разделять. На эти самые зоны влияния. На разные религии, и чем больше их будет, тем тупей и управляемей будут жалкие ничтожные массы людей. На разные трактовки истории. На заунывные гимны. На веру в то, что именно его флаг более велик, чем у других. Что его футбольная команда более божественна, чем другие. Что его вода мокрее, небо синее, солнце ярче, а дерьмо ароматнее! А еще нам при этом постоянно твердили, что они там все плохие и ужасные. И им тоже постоянно твердили, что мы плохие и ужасные. Незаметно подменяли в людях светлую и созидательную любовь к своей родине и к своему народу на темную и разрушительную ненависть к другим. Незаметно замещали благородный патриотизм на мерзкий шовинизм. Это упрощает задачу. Так легче убедить любого из нас или из них нажать на кнопку, когда такой приказ поступит. Легче убедить пилота сбросить бомбу. Легче убедить солдата, что он настоящий герой, если посыпает город шквальным артиллерийским огнем. Ведь в этом городе ДРУГИЕ! Легче убедить террориста взорвать станцию метро. Ведь там, на этой станции, спешат по своим делам ДРУГИЕ! Плохие и ужасные!