Сурен Цормудян - Край земли. Затерянный рай

За Николаевкой на дороге все чаще стали попадаться останки автомобилей, а вскоре и вовсе возник завал, который казался непреодолимым. Крашенинников остановил машину и молча смотрел на преграду.

– Поверить не могу, что ты хотел сжечь курятник, – произнесла вдруг Оливия.

Михаил вздохнул. Это действительно было так, и ничего кроме стыда он за это теперь не испытывал. Когда они погрузили все необходимое в машину, с собой им удалось взять лишь пять птиц из курятника. Пять из тридцати двух. И тогда Михаил схватил канистру с бензином и решил облить бензином все, что вынуждены оставить, в том числе и несчастных кур. Потерявший голову от гнева, он ничего не хотел оставлять приморскому квартету. Но, что-то остановило его в последний момент. Сейчас он рад был, что вовремя остановился. Иначе, не было никаких сомнений, он горько жалел бы о содеянном.

– Прости, Оля… Злость меня тогда захватила… Я просто не ожидал от них такого…

– А я тебе всегда говорила, Миша, кто они на самом деле. Но ты и слушать не хотел. Всегда оправдывал их.

– Честно говоря, милая, я и сейчас не хочу слушать. Я знаю, что они всегда поступали так, как это правильней для их общества. И это работало. Но в том, что случилось теперь, нет ни логики, ни здравого смысла и никакой пользы. Разве что заберут себе оставшихся кур.

Оливия прикрыла ладонью лицо и тихонько всхлипнула:

– Ребята, простите. Это все из-за меня. Это все моя вина…

– Что ты такое говоришь? – нахмурился Крашенинников.

– Если бы не я, все бы у вас было в порядке. Вы бы жили нормально, как и все остальные в тех общинах… Разве это не очевидно?

Михаил крепко ее обнял.

– Перестань, пожалуйста. И не смей так говорить. Слышишь? Если бы не ты, я бы вообще не жил.

– Оливия, ты лучшее, что есть и могло бы быть у Михаила. А вы вместе лучшее, что есть у меня. Так что оставь эти разговоры, – добавил Антонио.

Фара машины вдруг моргнула и погасла.

– Вот черт, – выругался Михаил.

– Заглуши двигатель, Миша, – предложил Квалья. – Мы удалились на достаточное расстояние от своих палачей. Предлагаю здесь заночевать. С рассветом поищем объезд этой пробки. Квартет ведь отправлял экспедицию в Петропавловск. А значит, и дорога должна быть. Я пойду, разведу костер. И буду там. За тем грузовиком, что шагах в тридцати.

– Может, не стоит все-таки? – выразила озабоченность Собески.

– Почему? Людей здесь нет. Значит, мы в безопасности.

– А если зверь?

– Я беру с собой арбалет.

– А если такой зверь, как та росомаха? – присоединился к возражениям Оливии Михаил.

– От такого зверя и эта машина не защитит. Так что не о чем беспокоиться. Ну, а если все будет в порядке, то до рассвета я вас не побеспокою. Хочу любоваться звездами. Свой телескоп, пожалуй, тоже прихвачу с собой.

– Я тебе помогу, – вздохнул Крашенинников.

– Я не настолько немощен, мой друг. Но ты все равно помоги, – улыбнулся Квалья.

Он не летал с детства. Нет, речь не о самолетах. О полетах во сне. Наверное, каждый ребенок перенес эти незабываемые ощущения в мире грез и потом, повзрослев, вспоминал об этом мимолетно и грустил о скоротечных мгновениях детства, когда для ребенка практически нет границ. Он не воспринимает как данность, что у жизни есть предел. И беспредельны познания, что его ждут. И даже когда он жутко боялся этой горы, отбрасывающей тень на многие кварталы родного города, то боялся он не возможной смерти, а того, что когда страшный демон вырвется на свободу из вершины этой горы, то он разлучит совсем юного мальчишку с родителями. Но сейчас он просто летал. И неудивительно. Ведь во сне он снова маленький мальчик. И вот он парит над берегом, где террасами расположены разноцветные причуды местных архитекторов. С высоты птичьего полета эти здания выглядят как беспорядочно расставленные непоседливым ребенком кубики. По улочкам снуют горожане. Потоки воздуха и невидимые крылья уносят его дальше, к загадочному замку Кастель-дель-Ово, в котором, по преданиям, когда-то томился низвергнутый с вершины власти последний римский император [65]. Подножия замка почти со всех сторон омываются водами теплого Тирренского моря. И теперь он устремляется обратно к берегу. Люди, улицы, машины, все проносится внизу. И юный Антонио видит прекрасный Анжуйский донжон. Королевский замок с роскошными башнями, словно созданный в одночасье всемогущей силой воображения автора эпичного фэнтези и его наделенным волшебной силой пером. Тони охотящимся соколом устремляется вниз, и сама земля расступается перед ним, чувствуя, что бесшабашный мальчишка не очень-то ловко управляется с данной ему силой свободного полета. Юность так неопытна…

И вот из яркого, как сама молодость, неаполитанского неба он оказывается в глубоких катакомбах под городом, чей возраст исчисляется тысячелетиями. Здесь можно отдохнуть, остыть от полуденного зноя и предаться глубоким размышлениям. А можно прорваться из катакомб в роскошное, незабываемое и готовое своими красотами бросить вызов московской подземке метро Неаполя. Разглядывать причудливые узоры этого метрополитена и размышлять над тем, что ими хотели сказать художники. Но юность тороплива и скоротечна. Юности не хочется предаваться размышлениям. Юность жаждет полета, скорости, ветра… Он петляет по галереям, пещерам, коридорам, туннелям. Метрополитен и снова древние катакомбы. Одним пять тысячелетий, другим три, а каким-то всего несколько столетий. Он проносится словно сквозь всю эпоху человеческого бытия, пока не видит самих людей в одной просторной галерее. Те просто стоят. Молодые, старые и совсем дети. Все в одинаковых черных рясах, словно монахи. Лица худы, измождены и печальны. Они стоят и глядят на него, такого озорного и полного жизни… И теперь он понял, что, летая в неаполитанских подземельях сквозь эпохи и века, он достиг конечного пункта. Эти люди – те, кто пережил великий катаклизм. Люди без будущего и с завершившимся всепожирающим огнем прошлым. Они укрылись здесь. Наверное, во всех уголках мира есть такие укромные подземные оазисы, которые кого-то приютили. Всюду люди – лишь бледные тени в подземельях, кроме тех, что спаслись на другом краю земли. Где-то невообразимо далеко, где ему еще предстоит оказаться. И вот они стоят и смотрят с сожалением и болью на счастливого мальчишку, умеющего летать. Смотрят как на зеркало своих иллюзий и несбывшихся надежд. Они смотрят на него, как на обреченного. Ведь у него все впереди. Боль, отчаяние, опустошение и безысходность. Они уже прошли через все это, а ему только предстоит. И теперь юный Антонио понимает, насколько ему страшно здесь. Он устремляется вверх, и земля великодушно распахивает свои объятия, выпуская его из мрачных катакомб.