Сурен Цормудян - Край земли. Затерянный рай

У самого здания, на ступеньках, было сооружено нечто вроде сцены. Желающие могли выступить с нее. Однако людям сейчас не хотелось одобрительных речей от участковых старшин. Но они приветствовали своих соплеменников, выходивших на сцену с гитарой, детей, читающих оптимистичные стихи, или тех, кто с умением прикасался к клавишам вынесенного из «Меридиана» на улицу пианино. Когда на сцену поднялся Рубаха с баяном и попытался исполнить свои веселые и похабные частушки, его немедленно и озорно освистали. Но, похоже, Рубаху это не смутило. Казалось, что он специально возбудил в толпе это оживление, которое и было целью неунывающего баяниста. Частушки он петь не стал, а исполнил песню «Штиль» [64].

Евгений Сапрыкин сидел в сторонке на бревне и задумчиво улыбался, пыхтя трубкой и разглядывая своих соплеменников. Он старался вспомнить, когда чувствовал себя таким же счастливым, как сейчас, когда эти неунывающие, единые в стремлении жить и созидать люди вселяли в него неистребимый оптимизм. Он чувствовал, что войдет в закат своей жизни без тревог, зная, что все у этих людей и их потомков будет в порядке, если они не растеряют в себе тот дух, что царил сейчас на площади.

– У нас, возле завода, примерно то же самое происходит, – послышался голос.

Сапрыкин повернулся и увидел Андрея Жарова.

– Давно приехал? – поприветствовал его кивком головы Евгений Анатольевич.

– Да только что. Мы мед привезли. Вашу пасеку ведь смыло.

– Если бы только пасеку, – вздохнул Сапрыкин. – Но, к счастью, все люди на месте. Уже три раза перепроверили. Тот утопленник – совсем посторонний, видимо, если тебе интересно. А к утреннему нашему разговору я возвращаться не собираюсь. Имей это в виду.

– Да ладно. И я не собираюсь, – пожал плечами Жаров. – Я тебе привез кое-что. Забрал сегодня с тральщика.

Сказав это, Андрей протянул Евгению Анатольевичу какой-то предмет одежды.

– Ты говорил, что во время цунами твоя квартира оказалась под водой. Это, похоже, из твоей коллекции всякой униформы.

Сапрыкин взял куртку и подошел к ближайшей бочке с костром, разглядывая ее в свете пламени. Через некоторое время он вернул куртку Андрею:

– Спасибо, конечно. Но это не из моей коллекции. Точно.

– Тогда откуда? Это же, вроде, что-то иностранное.

– Конечно, иностранное. Вот, смотри на нарукавную нашивку. Уналяска. Датч-Харбор. Это форма береговой охраны США. С Алеутских островов.

– И как она здесь оказалась? – удивился Андрей.

– А где ты взял это?

– Мы когда после цунами возвращались на тральщике, выловили в мусоре. Подумали, что это твое.

– Ну, неизвестно, что еще волна могла сюда принести. Она же с той стороны накатила. Вот уже который день течение выносит из бухты в океан всякий хлам. Ладно там деревья, кустарник, ветки всякие… Но среди мусора есть и рукотворные вещи. Пластик, одежда. Когда-нибудь к какому-нибудь берегу и наше барахло прибьет волнами. Другое дело, что эта куртка как-то уж очень хорошо сохранилась для вещи, что двадцать лет болталась в Тихом океане.

Люди на площади были слишком уставшие и достаточно погруженные в общение и наблюдение за сценой, на которой выступали три девушки с флейтами, сделанными из веток шиповника, чтобы обратить внимание на то, как по центральной улице в северном направлении проехал УАЗ 452. Двигатель работал неровно и даже нервно. Каркас жутко скрипел, а выхлопная труба постоянно «чихала», но машина, тем не менее, уверенно двигалась по дороге. И Сапрыкин ее заметил.

– Я эту «буханку» видел возле казармы, когда мы зверя прикончили, – произнес он, провожая взглядом машину. – Это вулканологи что ли? И куда они собрались на ночь глядя?

Жаров усмехнулся:

– Я вот думаю, а стоит ли тебе говорить об этом? Ты же так любишь хранить секреты. Может, отплатить тебе тем же, а, Анатольевич?

– Слушай, Жаров. Ты сам догадаешься, куда тебе сейчас пойти, или давай я тебе схему нарисую? Куда они поехали? И что это за секрет такой?

– Ладно, – вздохнул Андрей. – Я тебе расскажу. Только имей в виду, что никому нельзя об этом говорить.

– Ну, как ты заметил, секреты я хранить умею. Так что… Давай, выкладывай. Что случилось?

Работала всего одна фара, но и этого должно было быть достаточно. Ни состояние дорог, ни состояние самой машины не позволяли развить хоть какое-то подобие автомобильной скорости, а значит, и этого ничтожного света достаточно, чтобы вовремя заметить поворот или преграду на дороге. К тому же, после того как машина миновала Вилючинск, скорость пришлось сбросить еще больше. Если между двумя общинами дорога была расчищена людьми, да и регулярно использовалась, то дальше начались опасения – а не придется ли идти и вовсе пешком. К счастью, машина являлась полноприводной, и многие препятствия на дороге, оставленные волной цунами или временем, удавалось преодолевать. После того как вулканологи миновали озеро Ближнее, свежие завалы перестали попадаться на пути. Похоже, цунами достигло все-таки этого озера. Но не смогло пробиться дальше. Однако, это не намного облегчило путь. После Т-образного перекрестка, где поворот налево означал движение к поселку Паратунка, а направо являлся предпочтительным из-за угрозы приморского квартета, запустение и дикая природа заставили людей вспомнить, в какую эпоху они все-таки живут. Живя там, между Приморским и Вилючинском, действительно удалось хоть отчасти забыть об апокалипсисе. Дорога, по которой осуществлялось регулярное движение, паруса рыболовецких ялов, изредка белеющие в прибрежных водах бухты, возделываемые поля на фермах, крик петухов по утрам… Там кипела жизнь человеческая и даже цивилизованная. Здесь тоже кипела жизнь. Но эта жизнь взламывала корнями деревьев и кустарником асфальт. Ручьями и ливнями размывала полотно. Нависала кривыми ветвями, что сейчас хлестали и царапали крышу автомобиля. И за все время никто не проронил ни слова. Подавленные событиями минувшего дня, все смотрели сквозь витиеватые, как сама судьба, трещины в лобовом стекле, на темноту, клок которой прорывал свет единственной фары.

Михаил крепко сжимал рулевое колесо и морщился каждый раз, когда приходилось переключать передачу. Машина словно сопротивлялась этому, и рычаг бил по руке, а из коробки передач раздавался громкий и до неприличия жужжащий звук. Машина двигалась на север, затем на северо-восток, куда вела ее давно заброшенная дорога, что не славилась хорошим качеством и в довоенные-то годы. Сейчас же это просто иссушенная, сморщившаяся и изъеденная разложением вена мертвеца. Ближе к полуночи они миновали крохотный поселок Николаевка. Здесь, как и в Вилючинске с Приморским, после взрывов были выжившие. Но после того как приморский квартет истребил банды, все выжившие подались туда. Трудиться и выживать сообща куда легче.