Ник Харкуэй - Мир, который сгинул

– Я это знаю.

– Вряд ли.

– Знаю!

– Тогда объясни мне, Пентюх, почему ты не умер и сидишь тут бодренький, когда тебе недавно пустили пять пуль в пищеварительный тракт; почему лучший друг завел тайную интрижку с твоей женой и умудрился незаметно переехать в твой дом, поменять мебель и купить собаку?! Как он мог провернуть все это, пока ты жил со своей ненаглядной?

– Не знаю.

– Ну надо же! Тогда тебе лучше узнать. А между делом спроси себя, кто и зачем хотел уничтожить Джоргмундскую Трубу; и как можно назвать человека в черном, который появляется откуда ни возьмись и рубит в фарш целый взвод неплохо обученных ребят? Помимо этого ты наверняка захочешь выяснить, кто сделал тот таинственный звонок и посоветовал тебе не браться за дело – очень кстати, между прочим, – будто это не дело, а тухлая монгольская колбаса. А раз ты у нас преданный ученик и близкий друг У Шэньяна, попробуй задуматься: не может ли этот свирепый козел в черном, который устроил вам с приятелем душ из самой мерзкой и ужасной дряни со времен последнего альбома братьев Госс, и который чуть не оторвал тебе башку, иметь отношение к другим свирепым козлам в черном, по слухам убившим твоего учителя и спалившим его дом. Все это должно навести тебя на последний вопрос, Пентюх: с какой стати тебя не покорежило, не сплющило и не умудохало после душа из ядовитой крови мира, и не мог ли этот тесный контакт стать причиной твоих нынешних проблем? Дело я говорю?

Киваю.

– «Да, Ронни»! Что думаешь предпринять?

– Не знаю!

– Кардан мне в жопу, Пентюх (хотя нет, довольно сомнительное предложение, считай, ты его не слышал), не много же ты знаешь, а?! Я прямо теряю всю свою напускную строгость и хочу пообниматься.

– Ронни, я честно не знаю.

Тут он приглядывается ко мне повнимательнее, плюхается на пенек, достает из-за уха окурок и закуривает.

– Короче, Пентюх, ты попал. Ты ни хрена не знаешь. Так больше продолжаться не можешь, иначе тебя шлепнут. За последнее время ты целых три раза чудом избежал смерти. Вокруг тебя все играют по-взрослому, а ты возишься с кукольным домиком младшей сестры или – боже упаси – с собственной писюлькой. Они на своей территории. Ты – на вражеской. А теперь, Пентюх, слушай припев моей песенки: тебя подставили . Ясно? Кто-то об этом знал и хотел тебя предупредить. Все было спланировано . Логично предположить, что план был не в твою пользу. Таким образом, это вражеский план. Ты должен разобраться, выяснить, сui bono? что в переводе означает «кому это выгодно?» Нужны карты и таблицы, метеорологические сводки и разведданные. Потому что у них это все уже есть . Удача тебе не светит, пока ты не выяснишь, что происходит.

– И много я должен выяснить?

Ронни Чжан пожимает плечами.

– Желательно все.

– Да плевать мне на это. Я хочу знать только про себя.

– Пентюх, – говорит Ронни Чжан, затягиваясь папиросой и склоняя голову на бок, – а с какой стати кого-то должно волновать, чего ты хочешь?

В следующую секунду я еще чувствую вонь его окурка, но его самого нигде нет.

Из темноты за моей спиной прилетает порыв ветра, а вместе с ним слабый запах театрального грима.

– Да уж, – тихо говорит Айк Термит, – ничего себе история.

Рейнгольд остается позади, и Айк Термит (он очень умен, хотя всю жизнь рисует себе лицо и падает с воображаемых роликов) просит меня сесть за руль. Я гляжу в зеркало заднего вида и вижу – за подпрыгивающими матерчатыми сиденьями и округлыми окнами в следах от наклеек и грима – горизонт. В автобусе непривычно тихо. Мимы, как водится, молчат. Некоторые дремлют, похожие на жутких белолицых детей, и тихонько посапывают, а один бормочет: «Гад! Положи на место!» и переворачивается на другую сторону. Остальные просто смотрят в окно. Когда мы проезжаем что-нибудь примечательное – придорожное кафе, одинокий дом или фонарь, льющий желтый свет на груду мусора или старых газет – они дружно поворачивают головы в одну сторону; круглые черные глаза следят за пятном света, пока оно не исчезает за дальним краем окна и не растворяется в темноте. Я везу колонию сов.

Дорога прямая и пустая, никаких ограничений скорости, да и дорожной полиции не видно. Меня сдерживает лишь двигатель старого корыта – в сущности, автобус умер, добравшись до Рейнгольда, но там его приласкал К, любитель саронгов. Он читал библию кузнеца (последнее издание) и свободно говорит на языке распределительного вала. К поднял капот развалюхи, поколдовал там, перемазался мазутом, тормозной жидкостью, мутной водой и объявил машину исправной, но жестоко покалеченной неправильной эксплуатацией. На пару с К – красоткой в рабочем комбинезоне, обольстительно стирающем различия между полами, – они тщательно надраили, смазали и заправили маслом древний автобус. Процедура состояла из интимных поглаживаний, промывок и сложных манипуляций эротического характера. Они разобрались с зажиганием, свечами, генератором и прочими сложными, неподвластными простому смертному материями. Затем они прочитали Айку Термиту короткую лекцию о том, как надо ухаживать за двигателем (очевидно, до сего дня он делал все ровно наоборот), и удалились куда-то для постремонтного совокупления. Только тогда я узнал, что они любовники.

Айк Термит не говорит ни слова, пока Рейнгольд не превращается в слабый отсвет оранжевого на горизонте, – ждет, когда я отъеду подальше от места своего пробуждения. Конечно, мои демоны никуда не делись, но город, где они последний раз дали о себе знать, остается далеко позади. И тогда, в безопасной гипнотической темноте, Айк Термит спрашивает, не ведет ли машину влево. Подумав, я отвечаю, что вроде бы К это исправили. Он соглашается, и какое-то время мы едем молча. Затем Айк говорит, что давно знаком с К и тайно подозревает, что у него начисто съехала крыша.

Хотя наше знакомство с К было недолгим, я пришел к такому же выводу, однако не могу точно сказать, чем мировосприятие К отличается от нормального. Это потому, предполагает Айк Термит, что все мы немного спятили, но более общепринятым образом. Я соглашаюсь. Решив, что К – самый явный безумец на планете душевнобольных, мы хихикаем, и Айк делится со мной жевательным мармеладом, которым его угостила одна жительница Рейнгольда – за обещание будущих любовных утех. До сих пор я не задумывался, что Айк Термит может притягивать женское внимание. Сама мысль о том, как мим занимается сексом, противоестественна. Озвучиваю это Айку, и нас снова разбивает приступ безудержного смеха. Один из бодрствующих мимов сердито и даже язвительно показывает мне, чтобы я следил за дорогой.

Наконец Айк Термит говорит:

– Ничего себе история!

Я чуть не спрашиваю: «Какая?» – но вовремя понимаю, что это был бы самый глупый вопрос за всю историю Вселенной.