Ник Харкуэй - Мир, который сгинул

Бледный бутафорский дым вьется вокруг палаток, приглушая крики и портя видимость. Проезжаю мимо двух пустых ангаров, думая, что должен их узнать, но не узнаю – я вдруг оказался на совершенно другой войне, передо мной новый пейзаж разрушений. Здесь падают бомбы или, может, гранаты. Снаряды влетают на дорогу, точно крылатые ракеты из старых военных фильмов, ударяются о землю и через долю секунды взрываются. У этой войны есть чувство драматизма. Фальшивка. (Шрапнель пробивает дыру в боку моего джипа.) Я пригибаюсь как можно ниже и обнаруживаю на полу джипа компас. Он не входит в стандартный комплект, так что благослови Бог того погибшего солдата и его бабушку, приславшую внуку старый компас мужа, с какой бы войны он ни был. Спасибо, Гуди Халабалу, и простите, что я наступил на вашего мальчика, мне очень жаль, что его застрелили, а меня нет. Я объезжаю огромный кратер, набираю скорость и, пробив баррикаду, влетаю в восточный сектор лагеря. Мортиры больше не палят, их будто выключили.

Еду дальше. В покое чувствуется что-то неладное. Я начинаю хихикать, смех громко бьет по ушам. Может, я оглох от мортир и теперь слышу только собственный голос? Выжимаю газ, прислушиваюсь к реву двигателя. Очень громкий. И тут наконец-то появляются враги. Я хотел убедиться, что мы оказались на необычной войне, – и вот, пожалуйста, убедился. Наши враги – не люди. Тени. Воплощения Потустороннего мира.

Они выходят из дыма, сливаются друг с другом, тают и исчезают. Я вижу глаза, слышу дыхание, грубую речь на вражеском языке (язык звучит незнакомо, может его вовсе не существует, просто такие звуки должен издавать неприятель) и клацанье затворов, а потом шквал пуль разрывает джип на части, и я прячусь за ним, цепляясь за совершенно никчемный пистолет и ожидая, что меня наконец-то (и окончательно) пристрелят.

Не пристреливают. Палят в джип, снова и снова. Ронни Чжан потряс бы головой и заявил, что тачку «безнадежно отпетушили в задний проход, и не чирикай, что петушат только в зад. Старый злой вояка знает и другие гнусные способы – лучше верь и моли Бога, чтобы я не начал показывать». Враги приближаются.

Они осторожны. Они не спешат и скоро меня найдут. Они двигаются к цели, будто играя в классики, – каждый на секунду замирает в укрытии, затем мчится вперед. Это слышно по звуку их шагов: топ-топ и топ-топ-шрр . Возможно, меня не убьют, если я буду безоружен, но пистолет я все равно не бросаю, потому что безоружного убить куда проще. Джип скрипит, когда один из солдат залезает внутрь; слышится шорох ножа. Так вот как все случится. Я вижу тень на фоне неба, и тень опускает голову. Я беззащитен. Они пришли за мной.

Джип Хепсоба открывает пулеметный огонь. Как сюда попали мои друзья, как меня нашли – загадка. Конечно, они могли просто уезжать из лагеря по главной дороге, но что привело их сюда именно сейчас, навсегда останется для меня тайной. Он стоит на пулеметной площадке фургона, в котором мы с Ли ездили на свидание. Рядом в маленьком танке едут Батист Вазиль и тощий парень из санитарной службы. Они спорят о преимуществах и недостатках французских танков, не забывая при этом решетить воздух дружественным пулеметным огнем и расчищать дорогу. Несколько лет назад их действия сочли бы противоправными. Открывать огонь из оружия пятидесятого калибра по людям было запрещено Женевскими конвенциями. Иначе говоря, если вы хотите убить кого-то из такого оружия (например, из снайперской винтовки «Баррет», теперь состоящей на вооружении морской пехоты и коммандос), сперва подстрелите его машину, чтобы она взорвалась. Это достойный способ убить человека, а просто снести ему голову – уже военное преступление. Когда я учился в Джарндисе, этот очаровательный пример старомодного рыцарства решили исключить из военных законов, против чего я выступал на демонстрациях и о чем меня подробно расспрашивал Джордж Лурдес Копсен (ныне покойный), когда я сидел на электрическом стуле. Теперь я с упоением чувствую, как воздух пульсирует от негуманных пуль, потому что без них я бы уже умер.

Тени оседают на землю и ныряют в укрытия. Фургоном Джима Хепсобы управляет Энни Бык, Гонзо ведет второй. Ли сидит рядом, крепко вцепившись в дробовик. Она подстреливает пару-тройку вражеских солдат и яростно рычит. В какой-то миг я могу поклясться, что вижу за ее спиной ангельские крылья. Моя любимая. Моя свирепая, губительная красотка. Один из нас должен быть опасен. Я так горд, что это она.

Игон Шлендер втаскивает меня в фургон. Только тут я сознаю, что меня ранили, – на миг в груди просыпается странная надежда, но нет, это опять не пуля. Из бедра торчит тонкий клинок, и, судя по гадкому, явственному скрежету, прошибающему всю ногу и скрипящему на зубах, засел он в кости. Мерзкий кинжал – штучка из арсенала солдат вроде Гонзо. Он сделан из керамического материала, который не фиксируется металлодетекторами. Солдат среднего телосложения может прикрепить штук пять таких кинжалов к ноге и при необходимости метнуть в неприятеля. Они летят прямо, и даже кевларовый бронежилет им не помеха – острие проникает между отдельными волокнами, а не пытается пробить их все разом, как пуля. Отдельные беспринципные личности, промышляющие мокрым делом на гражданке – не на войне, даже смазывают долы ядом, но к клинку, гордо торчащему из моей ноги, это не относится, раз я еще жив.

Игон забрасывает меня в фургон и орет Джиму, чтобы ехал туда, где можно лечить раненых. Выясняется, что ранены почти все: Джим щеголяет глубоким порезом на боку, у Энни на руке шина, да и у Игона на лице пара небрежных швов. Неудивительно: такое ощущение, будто в нас стреляет сам воздух. Я в страхе оглядываю Ли – нет, Господи! – но она цела, только немного поцарапана, взбешена и напугана. Ли осматривает мое бедро, вкалывает местное обезболивающее и выдергивает клинок – перед глазами ярко вспыхивает. Особой боли я не чувствую, но ясно ощущаю, как из кости вытаскивают нечто чужеродное, и не все мои нервы спят. Ли задевает один, и я выдавливаю что-то храброе, вроде «ой» или «мама». Она заклеивает мою рану суперклеем (так для чего он нужен) и обматывает ногу чьей-то рубашкой. Я влюбляюсь в нее еще сильнее.

Гонзо увозит нас из лагеря, и чем дальше мы уезжаем, тем спокойнее вокруг. Стоит туман и прохлада, под нами шуршат колеса, и дорога безмятежна. Мы останавливаемся, чтобы сменить водителей, Ли падает мне на плечо и засыпает, как ребенок. Я передаю Энни Быку трофейный компас, и она смотрит на меня, как на фокусника. «Неплохо, неплохо», – улыбаясь, говорит она и ерошит мои волосы. Едем дальше. Рано или поздно кому-то придется спросить: «Черт возьми, что это было?» Но еще не пора; по взаимному согласию мы решили пока не трогать эту тему. Гонзо остается за рулем, слишком уж взбудоражен.