Ник Харкуэй - Мир, который сгинул

Кемнер делает жест рукой, и Карсвилля толкают в проход усеченного самолета. На глазах у него повязка, но руки и ноги свободны. Пираньи, решаю я. Кемнер нашла выводок и хочет покормить их нами. Но разве они тут водятся? Не знаю. Вообще, их родина – Южная Америка, но, с другой стороны, британцы-империалисты вполне могли завезти сюда парочку для пущего колорита. «Ну, как дела, сержант Даливал, как сегодня рыбка? Первый класс, а? Козлятины хватает? У, чтоб я еще раз попробовал козлятину!.. Говорят, итальянцы ее едят, но они и топор съедят, с чесноком-то. А воевать не умеют, верно, Даливал? Твердость духа – вот что важно. Кому как не тебе – это знать. Что такое? Ананду опять отъели палец? Бестолочь! Пираньи – не мидии, понимать надо». Мне приходит в голову, что это мог быть предок доктора Фортисмира. Он как раз из тех, кому горный Эдем не покажется раем, если в искусственном озерце не будут плавать мерзкие прожорливые рыбы. «Пусть жрут воришек, ха-ха! Аха, аха-ха-ха! Ха? Устроим маленькое испытание. Если все получится, завезем еще! Ха! Тогда и посмотрим, как местные будут переплывать рвы! А, сержант Даливал? Конечно, в твоих услугах больше не будет нужды…»

Опять же, ни о чем подобном нас не предупреждали. Об этом непременно должны были рассказать Гонзо, но сейчас не время спрашивать. Главный прихвостень Рут Кемнер появляется за спиной Карсвилля и толкает его к краю самолета. Опять пираты, но на сей раз другие. Самолет – аналог доски? Будь с нами или умри, точно. Карсвилль кричит, срывается вниз и падает в воду сперва задницей, окунается целиком. Через секунду он вскакивает, отплевывается и падает опять. Все это происходит метрах в пятнадцати от нас, может чуть больше. Карсвилль начинает молотить руками, и гипотеза о пираньях у меня в голове набирает популярность, но я все еще не верю своим глазам. Мой экзистенциальный страх уже льется через край. Творится что-то ужасное. Не-ладное. Анти-правильное . Видя знакомые обломки, форму самой бреши и осколок ракеты-носителя посреди озера, я начинаю понимать, что вода появилась из-за Сгинь-Бомбы. Мне вообще не полагается видеть эту дрянь, ведь она означает, что Сгинь-Бомба – отнюдь не идеальное оружие. Безобразие, которое мы устроили на самом базовом уровне вселенной, не обошлось без последствий.

Тут чья-то рука хватает Карсвилля за плечо, и он падает на спину. Поверхность озера вздымается и пенится: под водой идет настоящая драка.

Бен Карсвилль борется за жизнь. Может, он засранец – да, мне пришлось дать ему в зубы, спасая его людей от газовой атаки, – но не трус (что бы это слово ни значило в настоящем мире). И не легкая добыча. Он рывком поднимается из воды и, рыча, набрасывается на своего противника. Перед нами новый Карсвилль, живой, свирепый и, в общем, довольно грозный. Но вот он уходит под воду, всплывает животом вверх и выглядит испуганным, отчаявшимся и побитым: враг постепенно выкручивает ему локоть. Карсвилль испускает вопль, ныряет под воду и вскакивает, чудом освободившись от захвата. Он бешено скалит зубы и напрочь теряет голову. Его противник отскакивает и наносит удар за ударом – сперва технично, но с каждой секундой все более исступленно. Двое молотят друг друга, хватают, душат, ломают. Кемнер выбрала палача (или это такой же пленный?) с пугающим знанием дела. Ни один из них не может одержать победу. Будет ничья? Или Кемнер обоих посадит на кол? Наконец, они встают в боевую стойку – глаза в глаза, кулак к кулаку, – один хватает второго, швыряет в воду и не дает ему поднять голову.

Так выглядит жизнь Бена Карсвилля, проносясь у него перед глазами. (Впрочем, скорее он думает, откуда у врага такая жесткая куртка и такие сильные руки. А может, как некоторые солдаты во время боя, лихорадочно вспоминает запах коров под дождем или неразгаданное слово из вчерашнего кроссворда.) Хорошо, вот что должно проноситься у него перед глазами.

Он не помнит, как появился на свет. Никто не помнит. Вернее, кое-кто утверждает обратное, и есть даже гипнотизеры, которые помогут вам воскресить в памяти собственные роды, но с тем же успехом вы вспомните службу в римской армии или жизнь в шкуре пришельца из далекой галактики, а заодно узнаете, каково приходилось улиткам в эпоху Ренессанса. Не советую доверять подобным воспоминаниям.

Карсвилль вспоминает мамины оранжевые штаны из тянущегося бархата. Она все время их носила. Он помнит ее крашеные волосы и как его тошнило, когда он брал их в рот. Карсвилль помнит однорукого отца и футбол с воздушным шариком. Шарику требовалось много времени, чтобы попасть хоть куда-нибудь, и игра, по сути, была долгим упражнением на злость и восторг.

Он помнит день, когда детскую площадку застелили особой резиновой плиткой, чтобы играть на ней было безопасно. Всю траву заменили проверенным безопасным покрытием, призванным снизить вероятность переломов и ссадин. Он наблюдал, как большие скучающие дяди таскают туда-сюда рулоны с подложкой и стопки плиток. Они смеялись, иногда прекращали работу и пили чай, и это было ужасно, потому что Бену хотелось на качели. Заодно дяди приделали к качелям ограничители. С тех пор Бену больше не нравилось играть на площадке, потому что там было как дома и совсем не пахло улицей. Площадка стала гладкая и прирученная. Бен думал, что от погоды новое покрытие растрескается, как настил на дядиной веранде, но этого не произошло. Отец сказал, что оно биологически и химически инертно, и Бен спросил его, что такое «нертно». Папа смеялся.

Карсвилль вспоминает поцелуй с Лизой Краски. На вкус она была как сопли – неудивительно, в девять-то лет. От нее остался девчачий привкус, и Бен толком не знал, приятный ли он. Позже Бен поцеловал ее брата, Найэла Краски, и получил за это по шее. Он так и не понял почему. Найэл Краски на вкус был такой же, как Лиза, только без запаха мандариновой гигиенички и соплей. С того дня Ллойд Карсвилль настаивал, чтобы его сын одевался как взрослый, в серые и синие цвета. Бенедикт был одет лучше всех в школе и чувствовал себя изгоем. Впрочем, с годами взрослые вещи стали ему идти, и он уяснил, что в этом есть определенные преимущества. Девчонки – у девчонок были мягкие штучки, которых не было у мальчиков, и Бен осознал, что они ему особенно интересны, – по достоинству оценили его ангельское личико и серьезное, костюмное хладнокровие.

Ему хорошо давались спортивные игры. Он отлично играл в футбол, хоккей, теннис и прочее. Все отмечали, как он привлекателен и безупречно одет. Еще у Бена был горячий нрав: он быстро находил повод для ссоры и быстро заводил друзей. «Грек, ни дать ни взять!» – с некоторым восхищением говаривал его дядя, который по долгу службы много работал с греками. Он торговал оливковым маслом – люди обычно смеялись и шутили про гангстеров. Дядя Фредерик терпеливо объяснял им, что мафия – в Италии, да и вообще, он действительно импортирует оливковое масло. Кому-то ведь надо это делать.