Ольга Елисеева - Колыбельная для жандарма

– Василий Львович, неужели это правда?

Светланин стоял в дверях ее белой гостиной, и царица повернулась к нему, точно ища поддержки в обрушившемся на нее горе.

– Как вы могли?

Поэт молчал.

– Мы так доверяли вам. Так любили, – вырвалось у нее. – Мы считали вас своим домашним человеком.

Воистину, царям надо трижды подумать, прежде чем допускать кого-то так близко.

– Объясните хоть почему? – По щекам Татьяны Федоровны текли слезы. – Вы встретили меня и научили русскому. Разве мы не были добры к вам? Когда? В чем?

Светланин боднул воздух своей толстой головой и проронил:

– Ко мне – да. Но ведь вы даже не задались вопросами: откуда я? Что я такое? С кем связан?

Первый поэт России, романтик, добряк. Какие еще вопросы?

– Помните, в начале царствования вашего супруга было возмущение? С умыслом на цареубийство и мятеж войск? Не верили, что прежний цесаревич Алексей действительно утонул в Японском море. Не хотели присягать новому. Все тогда говорили, как глупо действовали заговорщики: вышли, постояли возле Сената, и – кровавая каша, которую устроил ваш супруг, чтобы мятеж не разросся дальше. – Светланин вытащил из кармана платок и промокнул голову. – Взяли человек триста, солдат простили. А офицеров отправили в рудники на хребтах за шельфом. Некоторые бежали. Например, Коренев и Осендовский. Теперь оперились, – едва не с гордостью произнес поэт, – настоящие журналисты в Лондоне. Тревожат умы.

Татьяна Федоровна начала терять терпение. Прежде ее учитель никогда не выказывал такой приязни к заговорщикам.

– Я не понимаю, какое все это могло иметь отношение к вашему нынешнему поступку? – Она ощутила, что помимо воли ее слезы высохли на глазах.

– Помните осужденных? – повторил Светланин. – Пятерых мучеников, для которых на один день, всего только на один день, смертная казнь была возвращена в наше законодательство?

– Но ведь ее тут же опять отменили! – возмутилась императрица.

– Что толку? Дело было сделано. – Поэт воздел ручки к потолку. – Они уже болтались в петле. Помните их имена?

«Если и помнила, то тотчас забыла!» – Татьяна Федоровна готова была топнуть ногой. Сколько тогда перенес Макс! Казнить – не казнить? И если казнить, то кто из всех виновнее?

– Не трудитесь, – пепельными губами произнес Светланин. – Фузелер, Кондратьев, Мирмидон-Амурский, Безнин-Покалов, Лялич. Только имена. А Кондратьев был настоящим поэтом. Бойцом. Не то что я. Спрятался, струсил, прижился к царской семье, привязался душой к Саше. Но! – Светланин затряс пальцем в воздухе. – Есть всему мера. Кондратьев был моим учеником. Больше. Другом. Больше. – По щекам воспитателя потекли слезы. – Вы должны быть горды, мадам, ваш сын никогда не будет тираном.

Татьяна Федоровна молчала, у нее в голове не укладывалось признание поэта. Неужели ради десять лет как повешенного несостоявшегося цареубийцы нужно предавать ее сына?

– Я вам вот что скажу, Василий Львович, – твердо произнесла императрица. – Ваша вина так очевидна, что отдай я вас, и суд был бы скорым и для всех понятным. Без виселицы, конечно, и без рудников, но вот тюрьма на Марсе, думаю, ожидала бы вас неизбежно.

Светланин склонил голову.

– Но ввиду нашей многолетней дружбы, ваших заслуг…

– И моего имени, – с застенчивой робостью произнес поэт.

– И вашего имени, – подтвердила Татьяна Федоровна, – я предлагаю вам уехать. В до-олгое заграничное путешествие. Посетите Италию, как мечтали. И остановитесь в Германии, в Геттингене, никогда не пытаясь ни вновь вернуться в Россию, ни встретиться с Сашей. – Последнее царица подчеркнула голосом. – Только в этом случае я гарантирую отсутствие огласки случившегося и скромный пенсион.

Поэт поклонился.

– Повинуюсь моей повелительнице. – Он подошел к вазону с ее любимым белым шиповником, срезал один полураспустившийся бутон и воткнул себе в петлицу. – Надеюсь, что зароненные мною в душу вашего сына семена когда-нибудь взойдут. Бутон лопнет, мадам. Помните: бутон лопнет.

Кройстдорф мог убить Юлию на месте. Мог бы просто сделать вид, что не замечает ее. Тогда все пошло бы законным порядком. Но и ребятам было неудобно хватать-вязать-тащить бывшую пассию шефа. Графиня – на такие высоты никто из них не поднимается. Да и самому Карлу Вильгельмовичу казалось невозможным оставлять прежнюю возлюбленную.

Кстати, роскошный костюмчик. Если бы она раньше надела обтягивающую красную кожу, их близость продлилась бы недели на две дольше.

Юлию арестовали в окрестностях Петергофа. Она гоняла на антиграфе над заливом, нарезая круги. Сложила руки над рулем и уронила на них голову. Машина села на воду, продолжая кружить. Конечно, на будущее ее судьба обеспечена. Но как низко она пала! Растлевать детей, к тому же императорских!

– Ну как? Счастлив? – с горькой иронией спросила она, когда увидела перед собой Кройстдорфа. Ему всегда шла полевая форма: серый нагрудник, высоченные шнурованные ботинки, черная водолазка, вылезавшая на самые щеки…

– Я говорил тебе еще на «Беринге», не лезь в эти игры.

Юлия дерзко вскинула голову.

– Что же мне делать, если ты больше не играешь со мной?

– А ты хотела? – Он бы рассмеялся, да не смешно. – По-моему, совратить мальчишку и заручиться благоволением будущего императора – очень умно. И очень в твоем стиле.

– Ты ничего не знаешь обо мне, – вскипела Ливен, – тебя никогда не интересовало ничего, кроме… – Она хлопнула себя по обтянутым кожей коленям.

– Это тебя никогда не интересовало ничего, кроме, – парировал Карл Вильгельмович. – Полтора года имела меня, но так и не поняла, с кем связалась. Мы вели вас еще с «Беринга». Если не раньше. Поджетти…

Он не стал объяснять. Нужно было только спровоцировать резидента на яркий жест и взять красиво. Чтобы не удалось замолчать на международном уровне. Похищение наследника – не шутка, и британской стороне придется оправдываться. Значит, подобрать слюни по поводу Япета. «Я хорош», – похвалил себя шеф безопасности.

– Ты хоть понимаешь, что сделала? – вслух спросил он, вытирая лицо скомканной балаклавой. – Ты совратила сына императора. Я бы на твоем месте бежал. Быстро и не разбирая дороги.

Юлия смотрела по-прежнему дерзко. Он бы не дал руку на отсечение, что до нее дошел смысл сказанного. Хуже – она до сих пор так и не осознала опасности собственного положения.

– В память о прошлом я дам тебе уйти, – проговорил Алекс. – Спрятаться. Потому что, ей-богу, Макс может быть страшен. Ты обидела его ребенка.

Юлия только рассмеялась.

– А что он скажет, когда узнает, что ты меня отпустил?

– Разберемся. – Карл Вильгельмович махнул рукой. – Для его же реноме важно, чтобы тебя не поймали.