Алекс Кейн - Хроники вечной жизни. Проклятый дар

– Верно сказываешь, верно, – зашумели гости.

– Ныне Москва кипит ненавистью к ляхам, и лучшего часа нам не сыскать. Я все обдумал, выслушайте, и, ежели будете довольны, так и станем действовать.

– Сказывай, князь, – сказал Куракин.

– Во все дни ближайшие надобно нам пометить дома ляхов и сразу с набата народ на них направлять, дабы уж поляков оттуда на помощь Димитрию не выпустить.

– Дельно, – кивнул Василий Голицын.

– По Москве слухи неплохо бы распустить, дескать, ляхи снасильничали дочерей боярских, но без имен, дабы потом сраму не было. Дале, от Вязьмы идут нам на помощь осьмнадцать тыщ народу с Новгорода и других городов, завтра ночью отворим ворота и их впустим. Царю, ежели проведает, скажем, что-де солдат для его похода на Крым собираем. А на деле дадим им ружья да будем использовать против тех, кто за Димитрия вступиться может.

Бояре дружно закивали – план им нравился.

– В пятницу к вечеру, – продолжал Шуйский, – захватим все ворота на Москве и вход в Кремль-город перекроем, ни туда, ни оттуда чтоб не пускать никого. На рассвете ударим в набат, мол, ляхи царя бьют, ну и направим народ на них. В Кремле будем кричать, что Москва горит. А тем временем в палаты Димитриевы пойдем и его посечем.

– Что ж, план хорош, – ответил за всех Татищев. – Принимаемся за работу, бояре, и молчок – чтоб никто ни о чем не проведал.

Не только Басманов, но и шляхтичи забеспокоились, предупредили пана Мнишека, но даже к словам тестя царь не пожелал прислушаться, лишь посмеялся над польской мнительностью. И в том, как он упорно отказывался признать опасность и постараться ее избежать, было какое-то предопределение. Злой рок лишил Димитрия осторожности, и он непостижимым образом стремился к своей гибели, как когда-то Генрих II спешил принять смерть от его копья. Словно сам Господь наказывал того, кто теперь именовался царем московским, за убийство короля Франции.

Переведя дух, доктор Голд посмотрел в окно и сказал:

– Уже темнеет, вы устали, да и я утомился сверх всякой меры. Я никак не ожидал, что мой рассказ займет столько времени. Если вы придете завтра, я успею отдохнуть и продолжу. А сейчас мне осталось только закончить печальную историю Димитрия. Впрочем, вы и сами, вероятно, знаете, что с ним произошло.

– Стыдно признаться, но нет, – покачал головой викарий. – Я лишь мельком слышал о Лжедмитрии, никакие подробности мне неизвестны.

– Что ж… Поздним вечером в пятницу, 16 июля 1606 года, я покинул Марину, вернулся в свой дворец и, разгоряченный выпитым, крепко заснул. Но на рассвете меня разбудил колокольный звон: ударили в набат в церкви Святого Ильи на той стороне Пожара. Еще не вполне проснувшись, я бросился к окну и крикнул стоящим на страже немцам:

– Что случилось?

– Вроде Москва горит, ваша царская милость, – проорал в ответ один из охранников.

Раздался стук в дверь, и вбежал Басманов, который обычно спал в моих сенях. Его встревоженное лицо и горящие глаза не оставляли сомнений: происходит что-то страшное.

– Спасайся, государь! – прокричал он. – Москва бунтует, твоей головы хочет!

Я растерялся, но страха, клянусь вам, не было. Моя слепая уверенность в вечной покорности русских до сих пор застила мне глаза. Но сквозь слюдяное оконце уже было видно, как ко дворцу скачут бояре со своими людьми, и первым был Шуйский с крестом в одной руке и мечом в другой. Там были все мои ближайшие придворные, не могло быть сомнения – это бунт и предатели спешат меня убить.

Я кликнул немцев и послал десяток из них к Марине, предупредить и помочь ей спастись. Они тотчас выбежали и бросились к дверям ее дворца.

Буквально через минуту бояре подъехали к моему крыльцу и стали ломиться в двери. Басманов опустился передо мной на колени и сказал:

– Благослови, государь, пойду к ним, попробую их усовестить, ведь там и братья мои, Васька и Ивашка Голицыны. Ежели убьют, спасайся за штыками немцев и помни о том, кто любил тебя как сына.

От этих слов у меня выступили слезы. Я перекрестил его, Басманов подскочил к одному из телохранителей, выхватил у него меч и бросился на крыльцо. Сверху мне было видно, как он оттеснил бунтовщиков с крыльца и принялся увещевать их, говоря:

– Люди, братья, одумайтесь, ведь вы присягали государю! Как вам не совестно ваше вероломство? Ради чего хотите предать отечество в жертву безначалию? Покайтесь, и я ручаюсь вам за милость государеву!

И тут из толпы выскочил Михаил Татищев, тот самый, которого Басманов когда-то спас от ссылки, и ударил его ножом в грудь. Петр Федорович со стоном осел на землю, а толпа кинулась к дверям. Стук, крики, вопли… И тут наконец я понял всю серьезность своего положения, осознал, что жить мне осталось недолго. Словно пелена разом спала с глаз, и все теперь виделось по-иному. Нужно было попытаться спастись, но как?

Первые минуты я еще рассчитывал, что охранники сдержат толпу, но, увы, немцев-стражников было человек тридцать, а Шуйский привел с собой сотни. Я слышал, как выломали входную дверь и бунтовщики, перебив охранников у входа, ринулись вверх по лестнице. Они уже ломились в мою спальню, и я, перекрестившись, полез в окно, которое выходило на противоположную сторону, в житный двор. Высота была немаленькая, футов семьдесят, но строительные леса вдоль стены еще не убрали, и я прыгнул на них. Но тут удача изменила мне: я споткнулся, рухнул вниз и потерял сознание.

Очнулся я оттого, что кто-то поливал меня водой. Приоткрыв глаза, я понял, что меня нашли дежурившие там стрельцы. Несмотря на дикую боль в груди и в ноге, я взмолился:

– Слуги верные, спасите меня, заклинаю. Осыплю вас за это милостями беспримерными, все владения бунтовщические вам отдам, а Шуйского, Голицына и других мерзавцев в вечную кабалу получите.

К моей радости, стрельцы согласились, старший из них поклонился и сказал:

– Не тревожься, государь, защитим тебя от воров-изменников.

Что-то мокрое и горячее коснулось моей руки, я с трудом повернул голову и увидел худую, жалкую собачонку. Печально усмехаясь, я смотрел на нее – интересно, чья участь сейчас незавиднее?

– Поднимай государя, робята, – скомандовал стрелец. Они осторожно взяли меня на руки и куда-то понесли.

Каждое движение причиняло немыслимую боль, и кажется, я пару раз на несколько мгновений терял сознание. Но меня это не заботило – главное, у меня нашлись заступники, они спасут меня, и я снова буду править этой землей. Только теперь я не буду столь легкомысленным и со своими подданными обращаться стану с такой же строгостью, как и мой отец. К дьяволу европейские свободы!

– Эй! – раздался вдруг крик.

Стрельцы остановились, и я увидел бунтовщиков. Увы, они меня тоже заметили.