Алекса Кейн - Хроники вечной жизни. Проклятый дар

Вскоре ее молчаливая неподвижность стала его раздражать, и он заставил Ксению отвечать на его ласки. Она покорно делала все, что он требовал, но при этом Димитрий чувствовал – она его ненавидит. И ему доставляло какое-то болезненное наслаждение издеваться над нею, пытаться сломить ее безмолвную покорность. Пусть она закричит, зарыдает, даже ударит его – все, что угодно, только не эта безропотная податливость, в которой он чувствовал огромную силу.

Со временем, однако, он почувствовал, что напряжение между ними стало спадать. То ли Ксения примирилась со своей участью, то ли достигла того предела страданий, за который не может шагнуть человек, но из взгляда ее исчезла ненависть, зато появилось равнодушие и даже апатия. Димитрий пытался ее развлекать, рассказывал смешные истории, дарил драгоценности, а она отстраненно благодарила, но никогда не смеялась и не надевала его подарков.

Двенадцатого ноября в Польше дьяк Афанасий Власьев обручился от имени царя с Мариной Мнишек. Димитрий хоть и привязался к Ксении, но помнил невесту и по-прежнему хотел на ней жениться, поэтому с удвоенной энергией стал торопить Мнишеков с приездом. Однако пан Ежи не спешил, а вместо себя прислал письмо с вернувшимся посольством, в котором, между прочим, писал: «Поелику известная панна, с Борисом Годуновом связанная, как нам ведомо, находится подле вас, заклинаю вас всем святым отослать ее от персоны вашей царственной прочь, дабы не причинить расстройства будущей жене вашей, а моей дочери». Речь, конечно, шла о Ксении. Димитрий признавал справедливость этой просьбы, но отсылать девушку не спешил. «Подождем покамест».

Незадолго до Рождества ко двору прибыл Василий Шуйский, прощенный Димитрием и вернувшийся из ссылки. Басманов насторожился и начал внимательно приглядывать за князем, но тот никакого повода к подозрениям больше не давал, выказывал к царю почтение и вел себя безукоризненно.

Ужин только начался. Димитрий, как того требовала традиция, сидел за отдельным столом на специальном возвышении, бояре же трапезничали чуть ниже. Одно за другим подавали богатые блюда, в том числе и столь нелюбимую русскими телятину.

– Да куда ж, – удивился Шуйский, он недавно вернулся из ссылки и понятия не имел, что царь наплевал на вековую традицию, – дурная ведь пища.

Димитрий, услышав эти слова, возразил:

– Ты, Василий Иваныч, глупости говоришь, вся Европа ест телятину, и никого пока Господь не покарал.

– Князь прав, – вступил в разговор Михаил Татищев, думный дворянин и дипломат, прибывший недавно из Грузии, – отродясь мы эту гадость не ели!

Царь нахмурился и угрожающе произнес:

– Это ты так мое вам угощение величаешь?

– А коли ты православный царь, – запальчиво воскликнул дипломат, – так и не ставь на свой стол грешные блюда и нас их вкушать не принуждай! Потому как грязные яства лишь такие же грязные люди и едят!

Димитрий вскочил и, гневно топнув ногой, приказал охране:

– Схватить этого лиходея и сослать на Вятку!

Стрельцы бросились к Михаилу Игнатьевичу, выдернули его из-за стола и, толкая бердышами, вывели через боковую дверь из трапезной.

Двумя неделями позже Басманов умолил государя простить Татищева, который находился в темнице в ожидании ссылки.

– Ладно уж, – милостиво махнул рукой Димитрий, – пусть его. Земле русской он еще пригодится. Вели, чтоб отпустили.

– Благодарствую, государь.

Димитрий диктовал Яну Бучинскому указ, когда в его кабинет ворвался Басманов.

– Что ты, Петр Федорович, чина не ведаешь? – удивился царь.

– Беда, государь, – тяжело дыша, ответил тот, – Ксения отравилась.

Царь вскочил да так и замер, прижав руку к груди. Спустя полминуты, несколько придя в себя, он нерешительно спросил:

– Она жива?

– Да, государь, но ей совсем худо. Мамка ее прибежала, криком кричит, что царевна помирает.

Димитрий сорвался с места и метнулся к двери. Потом, опомнившись, кинулся к Басманову:

– Лекарей к ней, быстро! И чтоб спасли ее! Скажи, все на плаху пойдут, коли она умрет!

Весь день Димитрий в волнении метался по комнатам и успокоился лишь к вечеру, когда пришел Басманов и объявил, что опасность миновала. Перекрестившись, царь со вздохом облегчения опустился на стул.

Чувство вины беспощадно терзало Димитрия. Ксения пыталась покончить с собой из-за него. Терпела сколько могла, а когда сил уже не осталось, взяла да отравилась. Господи, это как же она его ненавидела! Насколько же он был ей противен, если православная душа на такое решилась!

Димитрий мучился, но не мог найти в себе мужества, чтобы пойти к ней. «Нет, не ради того, чтоб опять взять ее, боже упаси; просто проведать. Может, ей нужно чего…» Но когда он представлял, что придется взглянуть в глаза мамке и Ксении, его пробирал холодный пот.

«Нет уж, пусть поправляется, а потом я ее сплавлю куда-нибудь, чтоб глаза не мозолила. Не вечно же мне из-за нее терзаться», – малодушно решил он.

Месяцем позже, когда Ксения окончательно выздоровела, Димитрий распорядился постричь ее в монахини.

На следующий же день девушку посадили в сани и повезли в отдаленный монастырь на Белоозере. Царь в оконце видел, как ее кибитка проехала мимо Пыточной башни через Пожар и направилась в сторону Стенного рынка и Сретенских ворот, откуда начиналась дорога на северо-восток, к Ярославлю и дальше. У Димитрия вдруг сжалось сердце, словно из его жизни навсегда уходило что-то очень дорогое и очень важное.

Ранней весной пришло известие, что Марина с отцом наконец выехала из Польши. Их сопровождал кортеж из нескольких тысяч человек: родичи Мнишеков и прочие знатные шляхтичи, в том числе Адам и Константин Вишневецкие, католические священники, прислуга, парикмахеры, портные, музыканты и многочисленная охрана.

Бояре горестно качали головами, видя, какие огромные средства уходят из казны на проезд этой огромной свиты по русским городам и землям.

– Видите, бояре, как наши богатства спускаются ради девки-еретички, – осторожно говорил Шуйский, – а что будет, когда она царицею нашей станет?

– Опять беда, государь, – сказал Басманов. – Казаки на Москву идут с самозванцем.

– Ох, до чего ж ты осторожничать мастер. Еще ничего не случилось, а ты – «беда».

– Так поздно будет стеречься, когда случится.

– С каким самозванцем? Говори толком.

– Несколько тысяч казаков вверх по Волге движутся, и с ними какой-то Петр, вроде как сын брата твоего, Федора Иоанновича.

– Что за новости? Никогда не слыхал ни о каком сыне.

– Дык его никогда и не было. А они слух пустили, что-де родила царица Ирина, а Борис дитятю отнял да и спрятал у казаков. И ныне ребетенок этот подрос да на Москву-то и идет.