Аннит Охэйо - Пробуждение (СИ)

— Ну вот, а ты говорил, что никто ничего никому… — заметил Шу.

— Да не, это я уже не гулял, это в деревне было, — отмахнулся Йаати. — Нас туда от школы возили морковь дергать, я деревню посмотреть пошел, — а там… ну, вроде как поселение такое, для дураков. Нам и говорили, что нельзя, и забор стоял… но я-то ведь… — Йаати вздохнул. — Хорошо, со мной ребята были, а то и не знаю, чем всё кончилось бы… И предкам никто ничего, иначе меня со свету сжили бы… Я же человека покалечил, а это уже статья… уголовная.

— А ножом в живот тыкать, — не статья? — спросил Шу.

— Это, — нет, это не считается. Вот если бы он мне кишки выпустил, — то его бы, конечно, в тюрьму, или назад в дурку, пожизненно. А вышло, что надо меня, — Йаати поёжился. — Сам не знаю, как так получилось. Я же тогда вообще не думал, перепугался страшно, — мы идем просто, и вдруг он на нас с криком… Йис и Ву убежали сначала, а я…

— Хорошие у тебя друзья, — мрачно сказал Шу.

— Хорошие, — спокойно согласился Йаати. — Вернулись же, растащили нас, я тогда и заметил, что рука… а то и не знаю, что там с нами было бы… И не растрепали никому, — а это мальчишкам знаешь, как сложно?..

— Боялись, что им тоже попадет или что ты им сам потом дашь?.. — с усмешкой предположил Шу.

— Я бы уже не дал, я бы в тюрьме оказался или в дурке, — мрачно сказал Йаати. — А там я бы в четырех стенах сдох, просто от тоски, даже если электричеством лечить не стали бы или там аминазином в попу… Просто… ну, друзья же мы. Пусть не такие, как ты вот, всё равно… Меня же даже в школе в пример ставили, — ну, не в пример, а совсем наоборот, — мол, не будьте такими, как я, дураками вырастете… а я что, — виноват, что у меня физия дурацкая?..

— Она не дурацкая, она просто глупая сейчас, — Шу хихикнул, и Йаати злобно зыркнул на него. — Слушай, а друзей у тебя, выходит, совсем нет? Ну, настоящих?

— Йис и Ву есть же, — вздохнул Йаати. — Но и им всё не расскажешь же, а какая это тогда дружба?.. Так, — в кино вместе сходить или там в парк подраться…

— Это как? — удивленно спросил Шу.

— У нас вечером в парке мальчишки собираются подраться, — пояснил Йаати. — Ну, не всерьёз, с ножами там, а так… по правилам, — по яйцам не бить, в морду тоже, потому что синяки заметно и зубы можно выставить… ну и прочее такое всё. А так… ну, робкие они какие-то все… Никуда с ними толком не пойдешь, — мол, бандиты часы с кедами снимут, милиция заберет, морра кровь выпьет…

— А морра, — это кто? — с крайним интересом спросил Шу.

— Морра, — это шар черный, вот такой, — Йаати развел руки, сколько мог. — Летает ночью по улицам, а под ним вроде как свет такой синеватый мерцает. Попадешь в него, — и всё, найдут тебя утром седого, без кровинки в теле, но целехонького…

— А что, у вас и так бывает?

— Говорят, что бывает, — вздохнул Йаати. — Как вот Синие Шары, которые в вентиляции живут и током в глаз бьют тому, кто заглядывает. Наяву я их, правда, не видел, — только слышал, как подлетают к решетке и жужжат… Морру вот видел, и не раз, — она мне такого ничего не сделала, так ведь не расскажешь!.. А мальчишки не знают же. Вот и пугают друг друга. Ну и родители, конечно, жмут, — в семь часов дома, и всё тут. Это я один такой счастливый ночами рассекаю… думал, ещё кого встречу, ну, такого, — так фиг же… То ли прячутся лучше, то ли нет просто больше никого… А в школе что? На дерево залез, — дурак. Книжку читаешь, — не дурак. А я с тех книжек мучаюсь, — люди, понимаешь, приключаются, а я тут пузом на полу лежу и только слюни пускаю… Это всё равно, что книгу о здоровой пище на голодный желудок листать, — язву заработаешь, и только. Нет, если бы у нас какие юные разведчики были, — я бы туда пошел, конечно. Если бы там дело настоящее было, а не так… у клумбы дозором стоять или на собраниях чахнуть. Так-то я и на аэродром ходил, и в цирк, и ещё много куда, но меня все шугали, — мол, маленький ещё, и вообще, иди нафиг. «Мальчик, вытащи руку из жопы! И вообще, отойди от лошади!», — противным взрослым голосом выдал Йаати, и Шу опять бессовестно заржал.

— Дурак ты, — сказал он вдруг, успокоившись. — Дубина стоеросовая. Я бы на твоем месте ноги родителям целовал, — просто потому, что они есть. И радовался, что из дома можно среди ночи выйти, и не бояться, что убьют, — это, правда, прозвучало не зло, а, почему-то, неожиданно с грустью.

Йаати смутился, чувствуя, что жарко краснеет до ушей. Сейчас он в самом деле чувствовал себя очень глупым и очень виноватым почему-то…

Вокруг что-то изменилось. Йаати замер, пытаясь понять… и тут почувствовал, что тонет во внезапно загустевшем, ставшим вдруг горячим воздухе. Все звуки завязали в нем, Шу что-то говорил ему, но Йаати его уже не слышал. Впрочем, что происходит, он понял и так, — переход. Сидя в этом дурацком бассейне, они заболтались и совсем забыли про него. Впрочем, это уже не имело значения, — всё равно, неважно же, где они сейчас сидят и что делают…

Йаати почувствовал, как его словно вжимает в себя. Цвета вокруг поплыли, мир принял какой-то сюрреалистический вид. Лампы стали черными, всё вокруг застыло. Йаати не представлял, как может видеть что-то такое, не распадаясь мгновенно на атомы, — но и мысли в нем уже как-то тормозились, вязли…

Вдруг ему показалось, что пол под ногами исчез, и он падает куда-то, бесконечно глубоко вниз. Мир вокруг странно исказился, словно в кривом зеркале, — и в последний уже миг Йаати понял, что они с Шу сейчас тоже исчезнут отсюда, — окончательно и бесповоротно…

Реальность словно моргнула — мир вокруг погас, затем вернулся. С ним ничего не случилось, — он сидел в том же бассейне, весь мокрый, обалдевший. Свет погас, потом снова загорелся, но уже тусклее, — наверное, от аккумуляторов. Откуда-то снизу доносились почти непрерывные взрывы, пол под Йаати содрогался, но сейчас он едва это замечал. Внутри у него ещё что-то потрескивало, и мир вокруг… раскрылся. Цитадель стояла так же, — но страшный черный океан вокруг пропал, его сменил лес, покрывающий крутые холмы. Вдали они переходили в горы, с другой стороны, далеко, смутно синело море. В небе, по пояс Цитадели, плыли рваные, растрепанные облака. Светило солнце. Самое обычное. И всё. Ни тварей, ни той жуткой водянистой мглы, ничего, — только покой… но Йаати едва замечал и это. Во время перехода, в этом сумеречном состоянии, когда он ещё мог думать, но уже не понимал, ни кто он, ни где он, не чувствовал своего тела, плавая в ослепительно ярком калейдоскопе видений, похожем на невероятный, многократно наложенный сон или путаясь в ослепительном водовороте образов, всплывших из его памяти, он вдруг увидел Лахолу. Свою, родную, — красные и серые кирпичные пятиэтажки, дым из труб заводов, деревья парков, улицы, по которым он ходил, и… и…