Алина Лис - Маг и его кошка

И секс… Мне никогда не было так хорошо с мужчиной. Даже не подозревала, что может быть настолько хорошо. Тот первый и единственный раз с Лоренцо был слишком болезненным и бестолковым. Уже сейчас я понимаю, что в этом нет ничьей вины, просто мой первый муж был едва ли опытнее меня самой.

С Джеффри иногда становилось приятно, но я знала, что показывать это – неправильно. Муж восхищался мной, почти боготворил. Считал чистым, небесным созданием, а разве таковым положено испытывать плотские желания?

– Еще как положено, сеньорита, – мурлычет Элвин мне на ухо и, едва касаясь кожи пальцами, рисует спираль на животе. – Для чего нужен секс, как не чтобы получать удовольствие?

– Чтобы рожать детей.

– Нам это не грозит, так что продолжим предаваться разврату.

Его рука опускается ниже, и все, что я могу, – тихо стонать, подаваясь навстречу умелым пальцам.

Он искушен в чувственных наслаждениях и не стесняется своих желаний. Должно быть, я порочна по натуре, потому что не вижу ничего оскорбительного в вожделении. Мне приятно ловить на себе жаждущий взгляд своего мужчины. Чувствую себя любимой и желанной.

Кажется, он знает мое тело лучше, чем я сама. Играет на нем, словно музыкант – ласково, изобретательно, бесстыже, – и одновременно нашептывает на ухо возмутительные, но возбуждающие непристойности. И становится необычайно довольным, когда я перестаю сдерживаться, когда мои стоны и крики разносятся по комнате.

Я люблю прикасаться к нему. Прижиматься – кожа к коже, никакой одежды, никаких сорочек, никаких преград. Покрывать поцелуями, скользить ладонями по широким плечам, торсу, гладить мускулы, спускаясь к низу живота…

Первый раз, наткнувшись на возбужденную плоть, я ужасно смутилась и отдернула руку, чем очень насмешила своего любовника.

– Погладь его. Он не кусается.

– Вот еще! – буркнула я. От стыда хотелось провалиться сквозь землю. И, как назло, было совсем светло, так что Элвин отлично видел мои пунцовые щеки и уши.

Так застеснялась, что даже попробовала сбежать из постели, но он, конечно, не дал мне этого сделать. Держал, пока я вяло вырывалась, а потом поцеловал. Ух, как поцеловал.

– Не хочешь – не надо. В другой раз.

Я зажмурилась и прошептала «Хочу», потому что и правда хотела. Интересно же! Неловко, стыдно, но интересно.

Так, зажмурившись, и слушала его насмешливые объяснения, когда он направлял меня, положив пальцы поверх моих. Открыла глаза, только когда его голос дрогнул и прервался. И, заглянув в расширенные зрачки, вдруг ощутила власть над своим мужчиной и странную гордость.

В ту первую ночь, как он и обещал, мы не спали почти до утра. Любили друг друга, говорили и снова любили – до изнеможения.

Как оказалось, кроме любви, в постели можно еще болтать и дурачится. И спать обнаженными в обнимку очень приятно, пусть и жарко. Еще приятнее просыпаться утром от поцелуев. И принимать вместе ванную…

И еще столько всяких милых, неправильных вещей, которые можно делать вместе и которые Джеффри не позволял себе, потому что слишком уважал меня.

Как любит говорить Элвин, к грискам такое уважение.

Немного обидно, что лишь в постели мы становимся действительно близки. Только там спадают все маски, и я чувствую, что он по-настоящему мой. Можно лгать словами и даже лицом, но не телом.

В остальное время он держит дистанцию. Никогда не говорит о своих чувствах. Часами запирается в библиотеке или лаборатории, чтобы сидеть там с гримуарами, или ходит мрачный, погруженный в себя.

Он хочет снова стать магом. Все равно что заново научиться ходить после того, как тебе сломали спину.

Бывает, у него что-то получается. Тогда он становится весел и сам ищет моей компании. Обижается, как ребенок, если оказывается, что у меня уже есть другие обязательства. Рассердиться бы на этот его эгоизм, но я не могу. Мне слишком нравится, когда он становится таким очаровательно нахальным.

Но как бы я ни таяла под его взглядом, я помню, что поддаваться на уговоры – нельзя. Он из тех, кто плохо умеет останавливаться, почуяв слабину. Уступишь дюйм – отхватит фут и потребует еще.

Жаль, что в нем так много глупой гордости. Я хочу поддержать своего мужчину. Знаю, что ему очень тяжело. Иметь столь много и все утратить в одночасье…

Но помощь нельзя навязывать, а Элвин не спешит просить о ней. Может, боится, что я стану его жалеть?

Он ненавидит жалость.

Что же: если ему важно пройти этот путь в одиночестве, пусть будет так.

Элвин

Раньше меня порой занимал вопрос – стою ли я хоть чего-то без своей тени. Но никогда не думал, что ответ на него станет настолько жизненно важным.

Лишиться могущества, стать калекой – это было не просто тяжело. Скромное «тяжело» и в малой степени не передает того мучительного, унизительного контраста, что я ощущал постоянно.

Я сказал себе: левая рука – это еще не весь я. И если, утратив магию, я впаду в ничтожество, значит, и был ничтожеством, обладая ею.

Звучит неплохо, не так ли? Даже оптимистично. Этакий штандарт, прибитый к древку гвоздями. В реальности я бродил по краю ямы, и порой только присутствие Франчески рядом удерживало от того, чтобы рухнуть в отчаяние.

Нет, я не ныл – презираю нытиков. Мы вообще больше не говорили на эту тему. Просто присутствие сеньориты придавало сил. Ее теплый взгляд и абсолютная вера в меня поддерживали лучше любых слов.

Порой я впадал в самоуничижение, и приятель Гайлс начинал нашептывать на ухо скверные мысли. Зачем ей калека, неспособный толком защитить даже самого себя, не говоря уже о женщине рядом? Вопреки всем заверениям Франчески, я начинал подозревать ее в жалости, этаком снисходительном желании позаботиться об убогом, чтобы потом восхищаться собственным милосердием.

В такие минуты меня корежило от ярости, и я с трудом удерживался, чтобы не порвать с сеньоритой навсегда.

Одно дело, когда ты сам превращаешься в презренного страдальца. И совсем другое, когда тебя превращают в него без твоего ведома.

А если даже я ошибаюсь? Если она рядом потому, что действительно любит, а не жалеет меня, разве порядочно с моей стороны пользоваться ее слабостью, когда я могу дать ей так мало? Не это ли тот самый эгоизм, от которого, как мне казалось, я уже отказался?

Дьявольский шепот гордыни с одной стороны и голос самоуничижения с другой, требующий принести жертву и решить все за нас двоих во благо Франчески, разбивались об улыбку сеньориты и мое желание засыпать, сжимая ее в объятиях.

Она догадывалась, что со мной что-то происходит, но ни разу не попыталась начать «серьезный разговор». Не приставала с вопросами, почему я мрачен и о чем думаю. Просто молча пережидала мои приступы дурного настроения, хандры или ярости.