Алина Лис - Маг и его кошка

– Мне кажется, от крюка больше неудобств в обычной жизни. А что – пираты их правда использовали?

– Понятия не имею. Но если использовали, я обязан заиметь себе такой. Ты не знаешь, а среди моих предков были настоящие пираты! Представляешь меня на палубе в рогатом шлеме, со шпагой в одной руке и крюком в другой? Вместо другой, то есть.

Я все-таки не удерживаюсь. Элвин с его камзолами, крахмальными сорочками, лайковыми перчатками и запахом парфюма в рогатом шлеме – это действительно смешно.

– Не представляю, – признаюсь я сквозь смех.

– Почему?

– Ты слишком… аристократичный, что ли. Для рогатого шлема. И вообще все придумал.

– За «аристократичного» спасибо. И ничего я не придумал. Ну, может, немного приукрасил. Откуда, как ты думаешь, на гербе Скъельдингасов кнорр под полосатым парусом? Я тоже хочу быть викингом!

– При чем здесь короли Ундланда?

Он отводит взгляд:

– Неловко признаваться, но они вроде как мои родственники.

Кому-то другому я бы не поверила. Я бы и ему не поверила, не расскажи он об этом так. С кривой улыбкой, словно действительно стесняется сознаться в блистательном родстве.

Элвин никогда не рассказывал мне о своем прошлом. Ничего. Ни о том, откуда родом, ни о том, как стал Стражем. Душа его – неприступная крепость за каменной стеной. Врата всегда заперты на десятки замков, щеколд и цепей. Ни калитки, ни щелочки.

И вот: дверца скрипнула, приоткрылась.

– Не знала, что ты королевского рода, – я говорю это очень мягко, чтобы не спугнуть его.

Пожалуйста, я хочу знать о тебе больше, ты – упрямый, надменный, невыносимый и замечательный человек, которого я люблю!

– Был. Уже нет.

Он пробует провести выпад левой рукой и морщится. Мне стоит усилий не отвести взгляд.

Знаю, пока разница незаметна. Но еще несколько месяцев – и мышцы совсем одрябнут, усохнут. Это будет видно даже в одежде. Изменится походка, движения. Изменятся привычки, уже меняются.

Мне приходилось встречать одноруких. Один из них, в Кастелло ди Нава, работал помощником конюха. Его звали Тинто, а мальчишки дразнились Тинто-Обрубок…

Я не сомневаюсь: если кто-то попробует назвать так Элвина, он порежет нахала на ровные ломтики. И отсутствие руки ему совсем не помешает.

– Расскажешь?

Он вздыхает:

– Это давняя и грязная история. Ну ее! Тебе еще станет меня жалко.

– Я никогда не унижу тебя жалостью.

– Все равно не хочу вспоминать.

Не открылась дверца… показалось.

Я смотрю, как он медленно, контролируя каждое движение, натягивает рубашку. И думаю, что можно, конечно, обидеться, только не поможет. С Джеффри помогло бы – муж не мог вынести моей обиды и особенно слез. А Элвин даже не заметит. Или заметит, но пожмет плечами и займется своими делами.

Но можно попробовать по-другому.

Я подхожу сзади, чтобы обнять его. Утыкаюсь в плечо, вдыхаю его запах. Просовываю руки под ткань, чтобы погладить горячую кожу.

– Ммм… сеньорита. Мы же только что из постели.

– Расскажи, – прошу я тихо-тихо. – Пожалуйста!

Он оборачивается:

– Что, без исповеди никак? Какая разница, кем я был раньше?

– Я так мало о тебе знаю.

На самом деле я знаю о тебе очень много. Твои привычки – на завтрак ты любишь яичницу, непременно болтунью, и поджаренные тосты. А шейный платок повязываешь особым, хитрым узлом, теперь его завязываю я, а ты хмуришься и злишься, как всегда, когда что-то напоминает о твоем увечье, и никак не хочешь понять, что я бы завязывала его все равно – не важно, сколько у тебя рук, просто мне нравится это делать. Когда тебе интересно, ты сводишь брови, отчего складка меж ними становится чуть глубже. Ты говоришь очень много о пустяках, мало о важном и никогда – о своих чувствах, твоя любовь и забота всегда выражаются в делах.

Знаю, какой ты сложный, противоречивый, колючий. Каким неприятным можешь стать, если почувствуешь себя задетым. Или если просто захочешь остаться в одиночестве, а ты хочешь этого часто, очень часто.

И знаю твою нежность – она стыдливей послушницы монастыря проявляет себя украдкой, не терпит пристальных взглядов, словно боится быть замеченной…

Я знаю о тебе главное – какой ты есть.

– Можешь не говорить. Я не обижусь. Но приятно, когда ты мне доверяешь.

Снова вздыхает:

– Ну ладно…

Усаживает меня в кресло к себе на колени, распускает волосы, чтобы зарыться в них лицом, ему нравится, когда я с распущенными волосами, и он все время портит мои прически. Хоть выбрасывай шпильки совсем.

И долго-долго молчит.

Я тоже молчу, прильнув к его груди. Слушаю, как стучит его сердце.

– Вот демоны… не знаю, с чего начать. Это вообще история не про меня. А про одного парня по имени Хаймлад. Я с ним, кажется, знаком… был.

– Хаймлад Скъельдингас?

– Ага, – он криво ухмыляется, перебирая мои волосы. – Целый принц – смешно, да? Сын короля Аурвендила… был такой. Правил аж три года. После него осталась одна строчка в летописях…

Я слушаю его голос – насмешливый, подчеркнуто равнодушный. И понимаю… просто все понимаю.

– …Тайник в кабинете Хаймлад обнаружил случайно. Что-то вроде сейфа, взрослый не поместится, а для ребенка в самый раз. Иногда получалось подслушать разговоры взрослых. Например, так он узнал, что первый министр – продажная скотина и взяточник. И еще… А, не важно! В тот день Хаймлад прятался от наставника. Он терпеть не мог уроки альбского…

Его голос становится глуше:

– …Два ублюдка и Нилс Хререксон – начальник стражи. Им пришлось нанести не меньше чем дюжину ударов. Весь пол был в крови… а я… я ничего не сделал. Трусливое маленькое дерьмо!

Я поражаюсь ярости, с которой он произносит последнюю фразу.

– Что ты мог?

– У меня был с собой кинжал, и я даже немного умел им пользоваться. Принцев этому учат, знаешь ли.

– Сколько тебе было лет?

– Семь.

– Дурак! – говорю я, уткнувшись ему в шею. – Тебя бы убили.

– Теперь уже не узнаешь.

– Ты ненавидишь себя за это?

– Нет, – он говорит медленно, словно размышляя вслух. – Но я очень долго винил себя в его смерти. В том, что ничего не сделал. Молчал, боялся выдать себя даже вздохом.

– И сейчас винишь?

– Не знаю.

– Это же глупость! – беспомощно говорю я. – Тебе было семь лет!

Он пожимает плечами:

– Глупость или гордыня… Думаешь, я не повторял себе этого? Сотни раз.

– А что было потом?

– Потом Хаймлад вдруг разучился говорить. И молчал почти полгода.

– Притворялся?

– Нет. Что-то в голове сдвинулось. Он молчал все время траура и только на коронации, совмещенной со свадьбой, его прорвало. Новоиспеченный король Фенг не обрадовался… Он и так едва терпел существование племянника…

Прижимаюсь крепче, пряча голову на его груди, слушаю размеренное дыхание и частые удары пульса.